Арабская петля

Однако в этот раз совещание на привычное мероприятие совершенно не походило, и виной тому была скорчившаяся в конфискованном у кого-то из местных „чехов“ мягком кресле хрупкая женская фигурка с большими в пол лица голубыми глазами, в которых плескалась тяжелое неизбывное горе, а где-то на самой глубине затаились непонимание и испуг. Женщина за время своих скитаний привыкла к сочувствию и жалости и того же ждала от разведчиков, про которых ей в штабе рассказывали восхищенным полушепотом, рисуя просто невероятно героических суперменов, которым по плечу любое дело. Папа же встретил ее холодно и по-деловому, для начала пробив по телефону, того обходительного и галантного штабного работника, что дал на них наводку и нещадно, не стесняясь сидящей рядом женщины, его выматерив. Правда после коротко извинился, пояснив, что на войне всякое бывает и лучше „перебздеть, чем недобздеть, а то ходют тут всякие“. От таких извинений учительница русского языка и литературы и вовсе впала в ступор. Она, конечно, знала, что язык Пушкина и Лермонтова уцелел лишь в потрепанных и редко по нынешнему времени переиздающихся томах классиков, а основная масса ее соотечественников говорит совершенно по-другому. Но в замкнутом школьном мирке соприкасаться напрямую с живой и образной речью сограждан ей, как правило, не доводилось. Потому короткая брошенная Папой между делом фраза ее несколько шокировала. Еще хуже стало, когда она начала, запинаясь и отчего-то краснея под пристальным изучающим взглядом разведчика излагать свою историю. Ни сочувственного кивания головой, ни возмущенных возгласов, даже в самых напряженных и эмоциональных моментах своего повествования она не дождалась. Подполковник слушал отстраненно, периодически задавал короткие, но емкие уточняющие вопросы, часто ставившие женщину в тупик, долго вертел в руках вырванный из обычной ученической тетради в клетку клочок бумаги, на котором рядовой Ермишин написал свое последнее письмо. Затем, глянув в глаза учительницы немигающим пристальным, как у змеи, или другой какой холоднокровной гадины взглядом, спросил:

— И что Вы хотите от меня?

Маргарита Алексеевна даже задохнулась от негодования, на миг показалось ей, что командир разведчиков над ней просто издевается. Она вспыхнула и приподнялась было, с неясным, продиктованным переданным на генном уровне поколениями дворянских предков инстинктом защиты женской гордости желанием поставить наглеца на место, меткой презрительной репликой, а может, чем черт не шутит, даже пощечиной. Но вновь уперевшись в холодно-ожидающий змеиный взгляд, бессильно упала назад в кресло. Она зависела от этого человека, нуждалась в его помощи и не могла позволить себе портить с ним отношения. Сами собой запрыгали в мозгу фразы обходительного штабного с противными масляными глазами: „Это такие люди, такие люди, вы даже не представляете… Они никого не бояться и могут все, ну просто все… Если они не помогут, значит не поможет никто…“. Разведчик бесстрастно следил за отражающимися как в зеркале на ее лице колебаниями, молча ожидая, чем же они закончатся.

— Я хотела просить Вас помочь мне, — запинаясь и пересиливая себя, начала женщина. — Я хочу, чтобы Вы вернули мне сына…

— Сколько Вы готовы за это заплатить?

Вопрос будто повис в воздухе, атмосфера директорского кабинета, разом сгустилась и стала удушливой и предельно неловкой.

— То есть как, заплатить? — еле нашла в себе силы пролепетать учительница, почти с ужасом глядя на того, кого считала своей последней надеждой.

— Деньгами, я думаю. Или у Вас есть какие-то другие предложения, — фыркнул подполковник, но тут же успокаивающе замахал руками. — Черт, да не краснейте Вы так, барышня! Шучу я, шучу! Конечно только деньгами!

— Но Вы ведь военный, — сделала робкую попытку вернуть в привычное положение только что перевернувшийся с ног на голову мир Маргарита Алексеевна. — Вы ведь офицер и должны защищать людей и воевать с бандитами…

Разведчик лишь тяжело вздохнул, разводя руками.