Арабская весна

Она разревелась. Страшно, навзрыд – как прорвало плотину. Она не могла ничего внятного сказать – она просто сидела и выла. Дик молча ждал…

Прошло больше часа. Дверь никто не ломал.

– Ну? – наконец сказал он – все?

– Они… – она смогла вымолвить слово – убили. Убили…

– Знаю…

– Убили…

– Знаю…

Дик внезапно хлестнул ее по щекам, крест-накрест. От неожиданности она замолчала.

– Слушай сюда. Эти уроды – одинаковые, понимаешь. Что на улице, что в этих вертолетах. Просто у одних в руках автомат, у других – вертолет.

– Господи… они их убили.

Из распахнутого настежь окна, у которого стояла на подставке спутниковая антенна – тянуло дымом пожара…

– Чуешь? Здесь война начинается… второй Бейрут нахрен будет.

– Но как…

– А вот так. Приди в себя, мать. Они все одинаковые. Исмаил – такой же.

Она вдруг вспомнила.

– Исмаил!

А если он был там?!!!

Дик вырвал у нее аппарат.

– Ах ты, сукин сын! Педик проклятый!

От удара она полетела на кровать. Еще раз. Еще…

– Лежать!

– Ты!

– Лежать, сказал!

– Он мог быть там!

– Да, и причем что с той, что с другой стороны. Здесь человеческая жизнь и плевка не стоит! И я нахрен не хочу, чтобы ты навела на нас карателей с черными флагами!

– Он не такой! Он…

– Ты уверена, что это так? Ты можешь мне гарантировать, что это так? Гарантировать – можешь, а?!

Несчастливый гомосексуалист и несостоявшаяся лесбиянка – разъяренно смотрели друг на друга в номере каирского отеля, расстрелянного города, который медленно, но верно, с каждым часом погружался в трясину гражданской войны. Причем такой, которая хуже ливанской… наверное такой, какая была в России в начале двадцатого века.

– Нет.

– Вот именно.

– Но он…

– Выпутается сам – подытожил Дик – господи, Алиссон, ты же взрослая женщина. Он у себя дома, это мы, нахрен на чужой планете. Если он собирается сделать какую-то глупость – вряд ли ты его остановишь, согласна?

Алиссон устало села на кровать.

– Сволочь ты, Дик. Ты никогда не любил, потому ты такая сволочь.

– И еще какая. Просто я предпочитаю остаться живой сволочью. А ты – тянешь нас на дно, поняла?

Алиссон устало вздохнула.

– Ладно, ты прав. Отправил?

– Ну, наконец то. Все тип-топ. Я не только отправил – я еще положил в хранилище несколько хороших скринов[45]. Думаю, за них там бойня уже идет.

– Вообще – то контракт…

– Да брось, мать… – отмахнулся Дик – ты, похоже, не поняла, что происходит. Мы одни из немногих – если не единственные – западные репортеры, которым повезло находиться в самом эпицентре. Мы можем выбирать, от нас все зависит. Никто и слова не скажет, если мы потребуем выплатить за нас ипотеку и снять по возвращении для нас Максим. Или хотя бы Четыре сезона[46]. Мы определяем правила игры. И если мы сейчас пойдем и еще поработаем на улице – выпускающий редактор закажет в нашу честь памятник из чистого золота…

Зазвонил телефон. Дик подмигнул.

– Вот видишь?

Исламская республика Египет. Исмаилия, расположение девятой танковой дивизии. 06 августа 2014 года.

Лучше погибнуть в битве, чем спасаться бегством.

Это будет славная охота, хотя для многих она станет последней.

Джозеф Редьярд Киплинг

Полковник Тури проснулся по будильнику. Ровно три сорок пять ночи по местному времени. Восток оживает в шесть часов утра – к этому времени они должны будут уже занять танковый городок, загрузить снаряды и топливо, разобраться кто с кем.

Он вышел во двор своего небольшого дома, немного попрыгал, приводя себя в порядок комплексом упражнений, потом вылил на себя ведро холодной воды – роскошь здесь, где летом пятьдесят в тени не редкость. Начал одеваться. Есть он не собирался – если получишь ранение в живот, лучше, если он будет пустым.

Когда он пристегнул кобуру с пистолетом и начал проверять нож, который купил вчера – складной, но смертельно опасный, каким можно в секунду зарезать человека – на пороге их маленького уютного дома появилась жена. Она была наполовину немка, тоже дочь офицера, он познакомился с ней много лет назад, и до сих пор была единственной женщиной в ее жизни.

Он коротко глянул на нее, сложил нож и убрал его в карман. Она машинально прикрыла рот ладонью, в глазах стоял ужас. Она все поняла.

Конечно же, он ей ничего не сказал. Одно оброненное слово – и шариатским судом будут судить уже тебя.

– Бери детей – коротко сказал он – беги на юг, к границе.

Он ненавидел их. Он согласился заседать в трибунале, в исламском трибунале – но при этом он ненавидел их. Солдат, забывших о долге и присяге. Ублюдков, которые стали учить его как делать свою работу и как жить. Он заседал в трибунале, чтобы обезопасить себя и давать знать друзьям о беде – а так он ненавидел их, тяжело и страшно…