Арабские скакуны

Печальщик решил воспользоваться моментом и ровным голосом, без интонаций, заговорил:

— Было несколько попыток объявить организацию вашего сына тоталитарной. Были инициативы прокуратуры, по жалобе матери одного из молодых людей, который начал посещать собрания, работать в вегетарианском кафе, а его мать решила, что этот молодой человек приобрел нетрадиционную сексуальную ориентацию, что раз он решил не жениться на девушке, которая ждала его, пока он служил на военно-морском флоте подводником, причем, пока девушка ждала, она отказала многим, и значит…

Переговоры зелёных окончились, зелёная вынула из кармана связку ключей.

— Спасибо, — сказал я печальщику, — мне было очень интересно.

Зелёная вставила ключ в скважину и повернула.

— Прокуратура обязала нас дверь зала номер три всегда держать запертой, — сказал зелёный. — Если вам что-то понадобится или вы захотите из зала номер три выйти, вы просто постучите. Вот так, — зелёный три раза стукнул по дверной коробке двери зала номер три. — Тук, тук, тук! Понятно?

— Понятно! — сказал я, зелёная открыла дверь, я вошел, и за мной заскрежетал замок.

Тело лежало накрытое простыней, ногами к двери, у изголовья, на табуретке сидела Дженни, прямая спина, панковский прикид, зал номер три был освещен ярким светом люминесцентных светильников, но для Дженни это значения не имело: на её глазах была шелковая темно-синяя лента.

— Здравствуйте, Па, — сказала Дженни. — Как вы себя чувствуете? У стены есть свободная табуретка, можете сесть.

— Спасибо, Дженни, спасибо, — ответил я, — но мне хотелось бы взглянуть на него, я ради этого и приехал, я…

Дженни встала, удивительно уверенным для слепой движением поймала край свисающей простыни, простыню подняла: на каталке лежал длинный чернокожий молодой человек, с бритой головой, в светло-синем костюме, розовой рубашке, с темно-синим галстуком. Большие кисти рук были в перчатках, на глазах такая же шелковая лента, что и у Дженни.

— Это он, — предупреждая возможные вопросы, сказала Дженни, — ваш сын.

Показав кривоватые зубы она улыбнулась и сняла свою повязку: у Дженни были маленькие, быстрые глаза, они, осваивая видимый мир, перескакивали с одного предмета на другой, я был для нее, для обретшей зрение, одним из предметов.

— Вы, до того как постучите в дверь, до того, как это тело запаяют в цинк, дотроньтесь до него, хотя бы до края простыни, — сказала Дженни. Потом уже будет поздно…

Я протянул руку. Но прикасаться не стал: мне не нужно было новое видение, новое знание, откровение, я уже получил всё, все богатства мира.

— Нет? — Дженни была, кажется, удивлена. — Как знаете… Ну, теперь стучите, тук-тук-тук!

За окном зала номер три каркали вороны, там была осень, там ощущалось дыхание с севера, там у входа в морг стояли ожидающие меня люди.

— Я вас таким и представляла, — сказала Дженни и накрыла тело простыней.

Там, за окном зала номер три, разрыв между представляемым и реальным был еще меньше, там он стремился к нулю, схлопывался, самоуничтожался. Там всё равнялось самому себе. Холодный кафель был в этом морге, очень холодный. Я не хотел стучать в дверь. Никто не мог заставить меня это сделать. Я сел на табуретку возле стола, уронил голову в ладони.

— Сынок! — сказал я. — Сыночек…