Арабский Геродот

Масуди сохранил яркий рассказ современника и придворного Мутаваккила знаменитого поэта Бухтури об обстоятельствах гибели халифа, который интересен не исторической достоверностью, на которой и сам наш автор не настаивает, а воспроизведением той психологической атмосферы неуверенности в будущем и всеобщего страха перед неизвестным, в которой жили люди, близкие к халифскому двору.

Вот что пишет Масуди. В ночь накануне убийства халифа у него собрались его собутыльники-надимы. Веселье было в самом разгаре, когда прибыл гонец из Йемена и привез меч старинной работы, который Мутаваккил велел купить за большие деньги — он был большим любителем редкого оружия. Мутаваккил очень обрадовался приобретению и тотчас же вручил меч тюркскому гвардейцу, повелев ему денно и нощно охранять покой халифа. Надо же было такому случиться, замечает поэт Бухтури, что в ту же ночь этот самый гвардеец, который тоже был участником заговора, зарубил своего господина тем самым мечом. Вслед за тем халиф и его приближенные повели разговор о гордыне царей старых времен. Мутаваккил, услышав такие речи, пал ниц, так что все его лицо покрылось пылью, и провозгласил громким голосом, что он раб Божий, что родился он из праха и в него же превратится и поэтому ему не пристало предаваться гордыне. Эти слова и поступки Мутаваккила Бухтури счел дурным предзнаменованием. Успокоившись, халиф вновь сел пить вино. Тут рабы красиво запели. Мутаваккил заплакал и сказал своему вазиру Фатху ибн Хакану, что никого не осталось из ценителей настоящего пения, кроме халифа и его вазира. Бухтури счел эти слова следующим дурным предзнаменованием. Через некоторое время в халифские покои вошел слуга одной из жен Мутаваккила, Кабихи, который принес для Повелителя верующих подарок — дорогой кафтан. Обрадованный халиф тотчас же захотел примерить одеяние, однако неловко повернулся и порвал его. Расстроившись, он велел слуге вернуть кафтан Кабихе и передать ей, чтобы она сохранила его и завернула бы в него Мутаваккила, когда он умрет. И эти слова Бухтури счел дурным предзнаменованием. Случилось так, что его опасения оправдались. Под утро, когда Мутаваккил изрядно опьянел, в его покои ворвались вооруженные тюркские гвардейцы во главе со своим предводителем Багиром. Испуганные придворные кинулись в разные стороны, а вазир Фатх ибн Хакан попытался загородить халифа, но гвардейцы хладнокровно убили обоих. Утром Мутаваккила похоронили, и Кабиха завернула его в саван, сделанный из того самого кафтана, который она отправила халифу в подарок.

Желая сделать образ Мутаваккила как можно более привлекательным для читателя, Масуди рассказывает трогательную историю о любви к халифу одной из его невольниц, которая была подарена ему в самом начале его правления. После гибели Мутаваккила Махбуба — так звали эту женщину — вместе со многими другими невольниками и невольницами досталась одному из организаторов заговора против покойного халифа, Буге аль-Кабиру. Однажды Буга устроил званый вечер, на котором Махбуба, обладавшая очень красивым голосом, должна была петь. Однако едва только ей подали лютню, как она запела о своей тоске по безвременно погибшему халифу. Разгневанный Буга велел заточить невольницу в тюрьму, где она, видимо, и погибла. Так Махбуба сохранила верность своему возлюбленному, несмотря на угрозу жестокой кары. Преданность и любовь Махбубы пережили столетия — ведь эта история известна не только из «Золотых копей» Масуди, но и из «1001 ночи», куда она попала из сочинения нашего автора.

«Лучшие из дел — умеренные», особенно в гостях

История Мутаваккила свидетельствует о том, что дворец халифа с некоторых пор перестал быть для него безопасен. Между тем жители ближневосточных городов в эпоху Масуди считали, что жилище должно представлять собой крепость для хозяина (хотя они жили задолго до того, как англичане выразили свой идеал домашнего уюта во всемирно известной пословице). Большинство домов в Багдаде имело два этажа. Люди со средним достатком строили жилища из сырцового кирпича, а богатые — из камня. Чаще всего окна выходили во внутренний двор с садом, так что с улицы традиционный арабский дом действительно представлялся крепостью. Главной частью его была та, в которой проживал хозяин с родственниками-мужчинами. На другой половине дома жили жены наложницы, дочери и незамужние сестры хозяина. Имелись специальные покои для гостей и слуг. Тут же находились помещения для хранения съестных припасов, другие хозяйственные службы, а в некоторых домах даже и собственные бани.