Аракчеевский сынок

«Ты все свое… Знай — ходишь!.. А тут вон что? Пропасть между нашим обоюдным общественным положением сегодня еще шире разверзлась. Ты приплелся за работой, а я вон что… Во дворец еду».

Шумский знал, что Нейдшильд бывает крайне редко на приемах во дворце, раза два в год. Иначе, ему самому в качестве флигель-адъютанта было бы невозможно появляться на высочайших выходах, рискуя встретиться лицом к лицу с бароном.

Глядя теперь на Нейдшильда полного чувством собственного величия, Шумский невольно улыбался…

— Ничего! Pardon[16]. Сегодня не до вас. До свидания. A demain, mon bon[17]… — сказал, наконец, барон.

Шумский вышел в столовую и уже собирался уходить, когда к нему навстречу появился из гостиной Антип и доложил:

— Баронесса просят пожаловать…

Сердце стукнуло в нем невольно от неожиданности. За ночь принятое решение пришло на ум.

А за эту последнюю ночь Шумский решился на объяснение с баронессой, на произнесенье рокового слова любви.

— Хватит ли храбрости? — спросил он сам себя, входя в гостиную.

А между тем, надо было пользоваться случаем, возможностью спокойно объясниться. Барон, уже уезжающий, не мог помешать нежданным приходом в гостиную. Люди во время его отсутствия всегда исчезали, дом пустел и в нем воцарялась мертвая тишина.

Ева встретилась с молодым человеком как всегда… безучастно любезно. Она вышла из своей комнаты, плавно и легко скользя по паркету, стройная, красивая, спокойная и медленно протянула ему свою маленькую, белую, как снег, руку с сеткой синих жилок и с ярко розовой ладонью… При этом она улыбнулась ласково, глянула лучистыми глазами прямо в глаза его…

Шумский решился в один миг на дерзость… нагнулся и поцеловал поданную ручку.

Когда он поднял голову и взглянул на девушку, чтобы увидеть впечатление им произведенное, то встретил то же выражение благосклонной ласковости, но несколько более холодное.

— Не делайте никогда этого, г. Андреев, — вымолвила Ева. — Это не следует.

— Простите… Невольно… Я сам не знаю, как случилось это, — прошептал Шумский с такой скромностью, с таким искренним стыдом раскаянья, что сам внутренне подивился своему искусству владеть голосом и лицом.

— До сих пор никто еще не целовал моей руки, с тех пор как я на свете! — вымолвила Ева, слегка оживясь. — И нахожу даже, что это странный обычай — касаться губами руки… Неумный и неприятный. Pardon… Я сейчас возвращусь.

И она тихо вышла из комнаты.

— Руки мыть! — чуть не вслух воскликнул Шумский, стоя среди комнаты, как пораженный громом… — Ведь руки мыть! — повторил он и чувствовал, что лицо его вспыхнуло от досады и даже от другого, более сильного и глубокого чувства. Он был оскорблен… Все его мечтанья последних дней, надежды и ожиданья… все разлетелось в прах.

— Я ей противен! — шептал он. — Я ей гадок… Что ж это… Что ж тут делать? — думал и бормотал он, совершенно потерявшись.

Вероятно, лицо Шумского сильно изменилось, потому что баронесса, выйдя снова в гостиную, участливо глянула на него и, садясь на свое обычное место у окна, заговорила ласковее.

— Сегодня вы что будете делать? Вы хотели брови исправить. Или вернее сказать: одну бровь…

— Извините баронесса, — с волнением выговорил Шумский, становясь перед мольбертом. — Я попрошу вас простить мне глупый вопрос и ответить прямо и откровенно. Вы изволили сейчас руки мыть?..

Ева слегка потупилась, виновато улыбаясь, и глаза ее наполовину закрылись длинными ресницами. Она ответила так тихо, что Шумский не услыхал, а догадался, что она говорит роковое: «да».

— Стало быть я вам противен…

— Нет! — громко и несколько удивляясь, отозвалась она.

— Вам было гадко прикосновение моих губ к вашей руке.

— Не приятно… Я почти в первый раз в жизни, говорю вам, испытала это… И мне это не понравилось. Я очень брезглива. Я никогда никому не позволяю этого… Если бы я знала, то я предупредила бы вас…

Ева говорила так детски-наивно и просто, таким невинным голосом, что чувство досады и обиды поневоле тотчас улеглось в молодом человеке. Ему стало даже смешно. Он улыбнулся.

— Не ожидал я, что сегодня будет между нами такой… разговор, — вымолвил он, запнувшись.

— Такой глупый разговор, хотите вы сказать.

— Да.

— Правда. Но вы сами виноваты, г. Андреев. Надо знать людей, с которыми имеешь дело. Вы меня совсем не знаете.

— Мало… Мало знаю. Но, Боже мой, как дорого бы я дал, чтобы знать вас ближе, знать хорошо!.. — воскликнул Шумский с неподдельной страстью. — Какая пропасть между нами… Вы смотрите на меня с высоты вашей аристократической гордости, надменности… Я для вас не человек, а червяк… Хуже! Какой-то гад…

— Неправда, — тихо отозвалась Ева.

— А почему? — не слушая, продолжал Шумский. — Будь я богатый и знатный человек — вы бы отнеслись иначе. Если бы я сказал вам, что я вас безумно полюбил, вы бы не оскорбились, быть может, даже ответили бы взаимностью…

— Никогда! — спокойно, но твердо отозвалась Ева.

— Никогда?! Если б я был знатен, богат, блистал в вашем обществе, был бы гвардейцем, флигель-адъютантом, даже хоть любимцем государя…

— Никогда!.. — повторила Ева, улыбаясь.