Аракчеевский сынок

— Марфуша, ты не чуешь, как от этого чаю тепленько делается во всем теле?!.

— Да-с, — кротко, едва слышно, отозвалась девушка.

— Чувствуешь?..

— Да-с…

— Да что? Что?

— Ничего-с…

— Тьфу, Господи! — воскликнул он. — Согрело тебя. По телу пошло теплым, жар эдакий, как от вина.

— Да-с, — тихо отозвалась Марфуша.

— Сильно… захватывает.

— Да-с… — как бы через силу выговорила девушка.

— Томит…

Девушка допила чай с блюдца, потянулась было за чашкой, чтобы по обычаю поставить ее верх дном на блюдце, но рука, не тронув чашки, соскользнула со стола на колени.

Она собралась что-то сказать, вероятно поблагодарить барина, но только разинула рот и не произнесла ни слова…

— Ты, глупая, не понимаешь. Мой чай заморский, удивительный, какого ты никогда не пила. Вот я тебя и допрашиваю… Хорошо тебе от него? Тепло?!.

— Тепло… — произнесла девушка лениво, через силу, и откачнулась на спинку кресла. — Позвольте… Я пойду…

— Обожди. Куда спешишь! — отозвался Шумский еще ничего не замечая, но затем он тотчас же, пристально приглядевшись к девушке, все сообразил.

Голос ее совсем спал, взгляд глаз был тоже другой… мутный, потухающий…

— Иди! Ступай! — вдруг произнес он, нагибаясь и внимательно разглядывая ее лицо, заметно побледневшее, или, вернее, вдруг поблёкшее…

— Иди же… Чего сидишь. Уходи. Пора! — произнес Шумский, возвышая голос и как бы приказывая.

Марфуша качнулась в одну сторону, потом в другую и шепнула тихо, как бы себе самой:

— Ноги…

— Что, ноги?..

Марфуша молчала, потом вдруг сразу как-то вся осунулась, голова ее склонилась на грудь, и она, качнувшись в бок, свисла через ручку кресла.

Шумский быстро вскочил и, поддержав ее, прислонил плотнее туловище девушки к спинке. Она была уже почти без сознания и, пробормотав что-то бессвязное, начала тяжело сопеть… Грудь вздымалась высоко, руки начало слегка подергивать. Наконец, девушка вдруг выпрямилась, тихо простонала или промычала протяжно и опять осунулась уже совсем без чувств, как замертво.

— Дело-то дрянь! — выговорил Шумский. — Стало, много я ей сразу хватил. Эй, Шваньский! Черт. Иди! — крикнул молодой человек, слегка смущаясь.

Но в доме все было тихо, шагов не раздавалось… Шумский отворил дверь в коридор и зычно крикнул на всю квартиру.

— Шваньский! Гей, черти! Копчик!

И Лепорелло, и лакей рысью бросились на этот голос барина. Шумский впустил первого и тотчас снова захлопнул дверь под носом Копчика.

— Готово? — произнес Шваньский, удивляясь.

— Так готово, что и ты готовься в Сибирь идти! — угрюмо отозвался Шумский.

Копчик, с своей стороны, очутившись перед захлопнутой дверью, тотчас воспользовался отсутствием Шваньского, чтобы снова успеть переговорить через дверку с сестрой. Пашута долго не могла понять хорошо, что объяснял брат, так как он старался говорить, как можно тише. А между тем, обоим была дорога каждая минута. Шваньский мог ежеминутно прийти из кабинета барина.

— Ну, да нечего тебе понимать, — выговорил, наконец, Копчик громче. — Сказано, что тебе делать, остальное я сам сделаю. Только стучись и у Ивана Андреича всячески выпроси ножик для хлеба. Даст он, все дело налажено, не даст, другое надумаем.

— Я не могу ножом эдакого замка сломать, — отозвалась Пашута.

— Ах, глупая! Тебе говорят, все я сделаю. Ты только достучись да ножик выпроси, остальное не твое дело.

Едва Копчик успел произнести эти слова, как из комнаты Шумского вышел Шваньский. Лакей тотчас же выбежал из дома и стал на дворе, а Пашута начала стучать в дверь.

— Василий! — громко произнес Шваньский. — Слышь, энта, твоя стучит. Сестричка-то…

Но ответа не было. Шваньский осмотрелся и увидал, что прихожая пуста. Пашута продолжала стучать.

— Ну, чего барабанишь, барышня, — подошел Шваньский к двери чулана.

— Василий! это ты? — отозвалась Пашута, отлично узнавшая голос Шваньского.

— Нет, не Василий покуда. Чего тебе? Чего барабанишь? Думаешь, выпустят, что ли?

— Иван Андреич, будьте добры, дайте ножичек. Есть хочется, не могу.

— Это почему?

— Не могу, краюха высохла, ни пальцами, ни зубами ничего не поделаешь. Одолжите ножичек, не могу же я с голоду умирать.

— Эге, — рассмеялся Шваньский громко. — Какая прыткая! Дай ей ножик. Это, чтобы расковырять окно или дверь, да высвободиться.

— Господь с вами! Что вы! Разве я могу ножиком эдакую дверищу с эдаким замком сломать? Да зачем мне освобождаться? Чтобы еще хуже было. Как вам не смешно эдакое выдумывать. А еще умный человек. Тут ломом ничего не сделаешь, так что же я могу ножиком сделать. Мне есть хочется, а отрезать нечем, хлеб одервенел совсем.

Шваньский подумал мгновение, и действительно ему показалось крайне нелепо его подозрение. Может ли девушка простым столовым ножом выломать большой замок плотной двери. Если бы она и начала свою работу, у ней не хватит силы, а если бы и достало умения и силы, то ведь в прихожей и гардеробной постоянно кто-нибудь да находится. Наконец, если бы Пашута и освободилась из своего чулана, то ее схватят в квартире или во дворе и опять запрут.

— Будьте милостивы, Иван Андреич, — снова раздался голос девушки.

— Как же я тебе ножик дам? сквозь стену?