Аракчеевский сынок

— Это зависит от баронессы Евы, — усмехнулся он. — Если она улана не любит, можно прежде руку и сердце предложить. Если она его любит, нужно прежде его убить.

— Но если она его не любит, то и драться с ним не нужно? — вдруг воскликнул он. — Черт знает, какая у меня в голове неразбериха. Третьего дня решил с ним драться насмерть, а вчера порешил жениться с тем, что похерю, когда наскучит… А драться все-таки лезу… Да! Без этого ничто не выгорит!..

Через час размышлений Шумский думал: «Первое дело: драться и убить… Второе дело: жениться и тоже… Ну да это не теперь… Только… вот еще какой вопрос? Что, если он меня уложит наповал, женится на Еве, и будут они вместе надо мной подшучивать, покуда я буду лежать, гнить и вонять… Глупо! Так глупо, что даже дрожь берет и не со страху, а со злости. А можно ли дело так повести, что глупого конца не будет, а умный конец будет. Конечно, можно. Убить его просто, как пса, из-за угла, сам цел будешь… А это изволите видеть — преступление. Стало быть, что глупо, то законно и правильно. А что умно, то неправильно… А разум восхваляется людьми, глупость осмеивается, презирается. Вот тут и живи, по-ихнему… И будучи семи пядей во лбу — все-таки дурак будешь. Мне бы надо было жить в древнейшие времена или еще через тысячу лет, когда люди заживут по-человечески, а не по книжке… Нет, какова была скотина тот, кто первый выдумал — добродетель. Весь Божий мир изгадил!»

XXXVIII

Целое утро проволновался Шумский, решаясь на роковой шаг, и после полудня в полной парадной форме флигель-адъютанта он уже подъезжал к дому барона Нейдшильда. Лакей Антип, вышедший на звонок, отворил дверь и стал, как вкопанный, тараща глаза на гостя.

Шумский невольно улыбнулся при виде глупо-изумленной фигуры лакея.

— Барон дома? — спросил он.

— Уж и не знаю, — проговорил Антип как бы сам себе.

— Что ты, очумел, что ли? Как не знаешь?

— Да ведь вас не приказано строжайше принимать: а вот теперь вы совсем, выходит, не тот… Что ж это вы так вырядились…

— Ну, я не с тобой беседовать приехал! Ступай и доложи барону, что флигель-адъютант Шумский желает видеть его.

— Стало, вы не Андреев…

— Иди, доложи! — нетерпеливо крикнул Шумский таким голосом, что лакей как бы сразу поверил и решил мысленно, что господин Андреев не Андреев, а важный барин, флигель-адъютант Шумский.

Антип ушел и не возвращался довольно долго. Шумский смущенно ждал, догадываясь, что между бароном и лакеем идет объяснение…

Наконец, Антип появился и выговорил со странной интонацией в голосе:

— Что ж! Пожалуйте…

Голос лакея был эхом голоса барона. Шумский понял оттенок, который говорил: «ничего тут не разберешь: чертовщина какая-то».

Шумский вошел, сбросил шинель и, пройдя из прихожей в залу, увидел Нейдшильда, стоящего на пороге своего кабинета. Лицо барона выражало одно изумление… Он даже не мог произнести ни одного слова и несколько мгновений молча и неподвижно глядел на молодого офицера.

— Барон, я являюсь просить прощения во всем и объясниться с вами по очень и очень важному делу, причем я надеюсь, что все… — начал было Шумский и запнулся, так как выражение лица Нейдшильда уже изменилось совершенно.

Молодой человек никогда не предполагал барона способным так смотреть. Уязвленное самолюбие и оскорбленное достоинство аристократа вдруг сказались ясно в финляндце.

— Вы не господин Андреев, а господин Шумский? — выговорил он тихо и холодно.

— Я флигель-адъютант Шумский, решившийся проникнуть к вам в дом под именем…

— Знаете ли… вам следовало оставаться господином Андреевым. Если Андреева нет на свете, то господин Шумский… нечестный человек… Совсем нечестный…

Барон, решившись произнести эту фразу, чувствовал себя в положении человека, который зараз выпалил из десяти пушек и совершенно оглушен собственным деянием.

— Барон, я умоляю вас дозволить мне объясниться. Вы, как умный человек, тотчас все поймете: и безвыходное положение, в котором я был, и мои намерения, мою цель… причину моей решимости переменить имя и костюм. Позвольте мне все объяснить.

— Зачем? Что ж объяснять?.. Все понятно…

— Но вы не знаете причину, заставившую меня…

— Причина… Праздность, мода на скандалы в гвардии… Только вы опрометчиво выбрали семью для вашей дерзкой комедии с переодеванием. Я буду жаловаться государю и буду просить у вас удовлетворения, несмотря на мои годы и седые волосы…

— Барон, Бог с вами!..

— Да-с! Удовлетворения за поругание… за осквернение порога моего дома вашими…

Барон смолк и не договорил. Слово: «ногами» показалось ему глупым и не подходящим.

— Я умоляю вас дать мне объясниться! — с чувством воскликнул Шумский. — Вы совершенно теряете из виду, что могло заставить меня… Вы будто забываете, что у вас есть дочь, пленившись которой, можно решиться на все, на самоубийство…

Барон вдруг широко раскрыл глаза. Он, действительно, был далек от этой мысли.

— Ради Евы… все это… — будто сорвалось вдруг с его языка.

— Ради Бога… Примите меня и позвольте все объяснить…