Арахно. В коконе смерти

«В ночном.

— Эй, которые тут против белых? — обнаружил себя Семен и тенью метнулся на темную сторону, на ходу бросив напарнику: — Чего отстал? Мандибулами щелкаешь?

На мандибулы Петька обиделся — что он, цикада что ли? — и нагнал Семена уже в подходящем настроении. „Найду, кто виноват — вмажу, не разбираясь. С ноги", — мрачно пообещал он. Осталось решить, с какой.

После окрика Семена всякая возня в темном тоннеле, похожем на неосвещенную подворотню или на дупло, устроенное белкой в кроне голубой ели, стихла. Теперь Петька двигался, ориентируясь исключительно на громкое, с присвистом, дыхание Семена. Стажер с трехмесячным стажем, он до сих пор не научился видеть в темноте. Ступать старался негромко, с носка на пятку, как учили инструктора, хотя теперь-то какой смысл прятаться?

У самого входа Петька чуть не врезался в сгорбленную спину Семена.

— Чего? — шепотом спросил он.

— Погоди, дух переведу, — попросил старший товарищ и негромко выругался: — Темнотища, так ее, туда ее! Собственного клюва не видать. Постой, еще чуток… — он громко вдохнул и выдохнул. — Все, кажись, отпустило. Айда!

Внутри и впрямь было не разглядеть ни зги, ни лузги. „Темно, как в… — подумал Петька, — как, собственно, и положено — в дупле-то".

— Ну, и чего тут у нас? — рассерженным шмелем пробасил Семен, и эхо его голоса отрикошетило от высокого свода. — Маленьких обижаем?

Привычный к ночным дежурствам, он первым вник в обстановку. Нападающих оказалось двое. Жертва — одна. Прижатая к стене пигалица в коротеньком белом плащике-двукрылке. Натуральная ночная бабочка. Семен поморщился. Этот контингент гостей столицы он не любил. Самки безголовые: сперва крутят яйцекладами направо-налево, а как влипнут, аки муха во клей — выручай тогда, дядя Сема, выпутывай!

— Мальчики, помогите, — донесся из темноты приглушенный всхлип.

По округлому „г" в слове „помогите" Петька опознал в пигалице, которая виделась ему неясным бледным пятном на черном фоне, свою землячку с ближнего забугорья и тоже поморщился. Больно уж мало приятных воспоминаний осталось от того времени, когда его звали не Петька, а Петро. Нищета, тоска, беспросветность. Если б не вовремя разбитая о голову бутылка — дело было на день Десантника — небось, спился бы уже, как отец со старшим братом. Он и бил-то больше от отчаяния, думал: треснет башка хитиновая, отмучаюсь — а вышло вон как. Заметил молодой полковник из Москвы, похвалил шутливо, мол, такие головы нам нужны, вызвал к себе в Белокаменную.

Вот только многовато что-то черноты оказалось в Белокаменной. Понаползли, поналетели, как комарье из всех щелей. Чего им в своих сочах не сиделось с Минводами? Зачем с термитников спустились? Эти два жучины усатые, черномордые — одни глаза в потемках блестят — тоже, по всему судя, залетные. Только их забугорье подальше будет и поюжнее.

Должно быть, нападавшие уловили тонкий нюанс в настроении защитников. Проще говоря, почувствовали, что впрягаться за дурочку-однодневку нет ни у кого ни резона, ни особого желания, и решили договориться по-доброму.

— Какые проблэмы? — путая гласные, спросил ближний. — Нэ видишь, мы с дэвушкой разговариваем?

— Бэсэдуем, — подтвердил второй. — Что, нэлзя?

— Почему же, беседуйте на здоровье, — миролюбиво разрешил Семен. — А мы послушаем.

— Командир… — тот, что стоял ближе, обернулся к Семену, разведя лапы на ширину души. Притертая им к стене пигалица, воспользовавшись моментом, резко ткнула обидчика острой коленкой в нижнюю четверть живота.

— Ах ты тля! — согнувшись пополам, выдохнул любитель заполночных бесед. — Моль порченая! Я ж тэбя сэйчас…

— Не сметь! — рявкнул Петька и встал так, чтоб в случае чего быстро дотянуться до обоих. — Документы покажи! Медленно…

Ушибленный, поскуливая от боли и неудовлетворенной жажды мести, протянул заламинированные корочки.

— Агабаб Айдыр Оглы? — прочитал Петр, подсвечивая себе заложенным за ухо „светлячком". — Где тут имя, а где фамилия?

— Далше, — Агабаб распрямился и протянул лапищу — показать, за что немедленно получил по пальцам собственным документом. — Там, внызу… Дадашев наше фамилие.

— А это что? Ассенизатор?

— Да, мы с братом — ассэнизаторы, — подтвердил Дадашев. И пояснил на всякий случай: — Дэрмо собыраем.

— Из быотуалэтов. Утылизуем, — уточнил брат Дадашева, медленно пятясь от стены и поглядывая с опаской на девицу: не взбрыкнет ли?

Что они, за полудурка его держат? Петька чувствовал, как злость-чернее окружающей мглы-начинает закипать внутри. Пока только мелкие пузырьки, завиваясь спиральками, поднимались с самого дна души. Но они еще забурлят, вспенятся барашками, надо только распалить конфорку.

— Лучше б вы сами собрались, всех братьев-дядьев собрали и покатили свои шары навозные за сто первый кэмэ. Глядишь, дерьма бы в столице поубавилось

— Зачэм обижаешь? — спросил с упреком брат Дадашева.

— Это я еще не обижаю… — угрожающе надвинулся Петр.

Семен кашлянул и по-отечески посоветовал:

— Ты б не заводился, Петюнь.

Он был противником национальной розни и даже в иную из суббот выпивал горькую, а потом играл в нарды с соседом по гаражу — туркменом.

Но процесс эмоциональной самонакачки был необратим. Бутылку об голову — и то без настроя не расколотить, скорей черепушка треснет. Тем более трудно ударить человека в лицо, пусть неприятное, пусть не той национальности, но все равно живое, мягкое, открытое.

— Вмажь ему, Петюнь, — подзадорила бывшая жертва. — Вмажь жуку навозному!

— Нэ стоит, командир!

Сам виноват, чурек с навозом, напутал с ударением. „А я вот не напутаю, — подумал Петька. — Ударю куда надо".

— Это у кого не стоит? Да ты у меня щас сам биотуалетом станешь. Будешь навоз жрать и добавки просить — со дна, где погуще, понял?

Он нарочито медленно отвел правый кулак для удара с оттяжкой — так замахивались пьяные парни в станице-и резко выбросил вперед левую, от груди — так учили инструктора. Удар пришелся прямо в зоб, Агабаб Дадашев сдулся на глазах, выпустив разом весь воздух из легких, упал на спину и больше пока не вдыхал.

— А-а-а-а! — отчаянно закричал Айдырович-младший и ринулся на Петра. Ударить не пытался, просто бежал и вопил, так что стажеру осталось только отодвинуться в сторону и провести подсечку. — Красноклопы бэскрылые! — Страдая от бессилия, заплакал упавший.

— Что, подкрылки трясутся? — неискренне посочувствовала жадная до крови пигалица, присев на корточки рядом с ним, и передразнила, меняя один акцент на другой: — Болшэ знакомица нэ хочэшь? А? Бэсплатно!

— Как ты меня назвал? Красноклопом? — вскинулся Петр, изображая холодную ярость, хотя вся злость из души улетучилась куда-то одновременно с первым ударом. — Ну все, санитар леса! Скоро тебе самому санитары понадобятся. Значит, план такой. Сперва я тебе лапки передние поотрываю, чтоб на задних попрыгал, потом горло перегрызу, но жрать не стану-приберегу до конца поста, на Пасху.

Он навис над поверженным, опустил переднюю пару ног ему на грудь и слегка надавил, выпустив наружу череду прерывистых всхлипов:

— Нэт! Коман…Нэна…а…

— Сзади! — предупредил Семен.

Но Петька и сам уже почувствовал горбом прикосновение жестких усов-пластинок, услышал резкое пощелкивание жвал Агабаба Дадашева у самого педицела-тоненькой трубочки, соединяющей головогрудь с животом, которую не накачаешь, сколько ни потей в спортзале. „Как на брюхо-то перевернулся? — мелькнула удивленная мысль. — Сам, без никого…" Тем временем тренированное тело сгруппировалось, подобрав конечности под себя, перекатилось вправо, махнуло левой задней, как серпом, наугад, и угодило острыми подколенными зазубринами в чей-то мягкий живот. „Вот так, — похвалился Петька, вскакивая на ноги. — Хорошим рефлексам мысли не мешают". Только штанину жалко: разъехалась до самого низа.

Старший Дадашев, закатив блестящие бусины глаз, повалился на младшего. Тот каким-то чудом извернулся, скребнув хитином по шершавой коре дупла, и, громко сопя, пополз к выходу.

— Куд-да! — смеясь, наподдал сапогом Петр. Безымянный брат Агабаба дважды перекувырнулся через голову, простонал: „А-ахм!" и попытался взлететь без разбега на жестких коротких крылышках.

— А как же цветы? Шампанское? А в „два в одном" поиграть — или передумал? — крикнула вдогонку боевая пигалица, с места взметнулась выше головы и в два взмаха настигла беглеца, припечатав в спину коленками. Дадашев-младший отчаянно загреб воздух всеми шестью лапами, на излете дотянул-таки до выхода и, с треском развернув подкрылки, выпал из дупла.

— Все, все, хватит! — Семен положил руку на плечо Петра, предостерегая от глупостей, и поразился, до чего же спокойно бьется сердце в животе стажера. Тридцать ударов в минуту — вот это хладнокровие. — Никуда он теперь не денется. Утром передадим оперативку по отделениям.

— Посвети, — попросил Петька и передал напарнику „светлячка". — А то я замарался малость. И штаны… похоже, придется новые у завхоза просить.

Он наклонился, чтобы вытереть пятно сзади левого сапога, и дернулся непроизвольно, ощутив прикосновение холодных пальцев к прядильному органу.

— Можно зашить, — обнадежила пигалица. — Только не здесь. Вы же меня проводите, а, мальчики?

— До дома? — усмехнулся Семен.

— А дом твой в какой станице? — неожиданно разозлился Петр. — Шла бы ты отсюда, а?.. Девочка!

Пигалица фыркнула и, задев на прощание Петьку краем надушенного крыла, вылетела прочь.

— Придурок! — пискнула напоследок с недосягаемой высоты — без ненависти, скорее с грустью.

Петька выбрался из дупла, обмотав вокруг сучка конец страховочного троса, и медленно, головой вниз, начал спускаться, цепляясь за неровности в еловой коре.

— Зря девчонку прогнал, — мягко пожурил Семен, пристраиваясь рядом. — Она же не виновата, что один день живет. Вот и старается… все успеть.

— Да ну ее! Семен, вот скажи мне… — Петр пружинисто оттолкнулся от ствола всеми восемью лапами и некоторое время просто летел вниз, наслаждаясь полетом и глядя на перевернутое изображение ярко освещенной Спасской башни. Без двух минут четыре, прикинул он. Скоро будут бить куранты.

— Ну, об чем спросить-то хотел? — Семен, быстро перебирая лапками, насилу нагнал стажера.

— Скажи… За что нас люди ненавидят? Ведь мы же ради них стараемся, когда всякую дрянь из города вычищаем? А они… давят, травят наравне с насекомой нечистью, „арахаровцами" обзывают.

— Трудно сказать. Эти, жуки навозные, тоже вон считали, что город очищают. Санитары леса! — усмехнулся Семен. — А люди… Что люди? Они ведь, если разобраться…

Но тут над площадью разнесся первый дребезжащий удар курантов и оба паука зависли, не долетев до земли, в восторженном оцепенении».

(Б. Б. Оболенский,

журнал «Искорка» № 7, 2003.

Тираж 60000 экз.)