Арарат

Дом Михрдата был выстроен по дедовскому образцу: парадная дверь открывалась прямо в квадратное просторное помещение, нечто вроде своеобразного холла, которое летом превращалось в столовую, дверь налево вела в большую жилую комнату, направо — в кухню. За кухней находился килар — погреб, где было прохладно даже в самый сильный зной и где хранились продукты, а также вино и студеная вода в глиняных кувшинах.

Асканаз знал, что в этом доме его всегда ждет сердечный прием. Он окинул взглядом стол, накрытый белоснежной накрахмаленной скатертью и заставленный тарелочками с зеленью, сыром, лавашом и бутылками вина. За стол еще не садились. У окна, склонившись над книгой, сидел какой-то старик. Асканаз посмотрел на него и радостно воскликнул:

— Наапет-айрик[2] как это ты сюда попал?!

— Я-то здесь ежедневно бываю, но ты лучше скажи мне другое: почему молчком-тайком от меня решения принимаешь? Был в селе и хотя бы словом обмолвился, что в далекий путь собрался, а?.. Нельзя так, сынок, ведь я о тебе, как родной отец, заботился. Правда, ты у нас ученый, радуюсь этому, но, быть может, и мы могли бы тебе добрый совет подать… Нет, ты уж не оправдывайся, нехорошо это получилось.

Старик встал, положил книгу на подоконник, слегка похлопал Асканаза по плечу, но его лицо продолжало хранить укоризненное выражение.

Асканаз был очень многим обязан этому человеку. В школьные годы старик по-отечески заботился о нем. Асканаз почитал его не только из чувства признательности и не потому, что вообще привык с уважением относиться к старым людям. Он искренне любил Наапета и сейчас с виноватой улыбкой смотрел на старика, на его выразительное лицо с примелькавшейся ему еще с детства крупной черной родинкой на левой щеке. Асканаз помнил, что Наапету часто советовали отпустить бороду, уверяя, что она будет под стать его густым усам. Но Наапет, не обращая внимания на эти советы, каждую неделю ходил бриться к знакомому парикмахеру.

Асканаз почувствовал, что ему даже как-то приятен упрек Наапета. Старик как бы подчеркивал их близость. Именно поэтому и был особенно мягок тон ответа Асканаза.

— Ты же теперь горожанин, Наапет-айрик! Я пробыл в селе всего несколько минут, но ты был так занят беседой, что я не решился тебя отвлекать… Я хотел встретиться с тобой здесь, в городе, чтобы накануне отъезда досыта наговориться, и, кроме того, решил, чтобы в этот раз ты был моим гостем, а не я твоим. Завтра мы все собираемся у Шогакат-майрик[3].

— Ну ладно, не хочу обижать тебя перед отъездом. Как узнал я от Михрдата, что ты в дальнюю дорогу тайком от меня собираешься, обидно мне стало…

— Скажи-ка лучше, как твое здоровье сейчас? В прошлую встречу ты что-то жаловался… — заботливо спросил Асканаз и пододвинул стул Наапету.

— Э-э… — отмахнулся старик. — С тех пор, как моя старуха отдала богу душу, плохо у меня идут дела. Сам знаешь, до таких лет дожил и не знал, что такое болезнь. А эти последние два года маюсь, как неприкаянный, да и не по душе мне, что чужие руки в доме хозяйничают. А еще ребята на селе пристали: состарился, мол, ты, хватит тебе в поле работать, да и навязали мне на голову колхозный ларек. А эта работа мне не по душе, хоть и стараются меня уверить, что-де легче она да и в городе буду ближе к профессорам, смогу лечиться…

Асканазу было известно, что двинский колхоз часть своей продукции сбывал в городе и имел специальный ларек на ереванском рынке.

— А что же говорят профессора? — заботливо спросил он.

— А что они скажут, сынок? Я лучше их знаю свои болезни — старость и одиночество…

Вслед за Михрдатом в комнату застенчиво вошла небольшого роста пожилая женщина. Всем своим видом она словно говорила: «Лучше не замечайте моего присутствия».

Сатеник, жена Михрдата, была на пятнадцать лет старше мужа. Воспоминания о том, при каких условиях судьба свела их друг с другом, были для них одновременно и самыми тягостными и самыми приятными. Сатеник выглядела намного старше своих лет. Конец головного платка закрывал ей рот. Лишь блеск глубоко запавших глаз оживлял ее увядшее лицо.

Тотчас же встав с места, Асканаз подошел к хозяйке дома и почтительно пожал ее руку.

— Уж извини меня, тикин[4] Сатеник, за опоздание.

— Что ты, сынок, какие могут быть извинения… — тихо произнесла Сатеник и, целуя Асканаза в лоб, добавила: — Я всегда молюсь за тебя…

Придвигая стулья к столу, Михрдат обратился к Наапету и Асканазу:

— Милости прошу, пожалуйте, пора уже сесть за стол!

— А где же Габриэл? — спросил Асканаз.

— Э-э, мой Габриэл стал настоящим блудным сыном! — с добродушной улыбкой сказал Михрдат. — Не знает ни времени, ни часа.

— А ты еще Асканаза упрекал за опоздание! — вмешался Наапет. — И у тебя сын не лучше, как я погляжу.

— Асканаза все знают как аккуратного человека, поэтому мне показалось странным его опоздание. А наш Габриэл — жеребчик необъезженный, с него спрашивать трудно…

— Подождем еще немного! — прервал его Наапет и, взяв книгу с подоконника, стал ее перелистывать.

Михрдат не стал возражать.

— Что это ты читаешь? — заинтересовался Асканаз.