— Мне показалось, он растерялся, господин. И не был так уж рад встрече… Мне думается, он не знает, что с ней делать…
— Тебе думается или он сказал?
— Нет-нет, прости, господин, — забормотал Варак, съеживаясь. — Повелитель Учай так и сказал: дескать, ну и куда тебя девать, рыжая? Жены, чтобы приглядывать за девчонкой, у меня больше нет… Замуж выдать — еще мала, да и не за кого…
— Так и сказал? — захихикал Зарни. — Значит, уже прикидывает за кого и скоро ведь найдет. Ты сказал ему, что я тебе велел?
— Сказал, господин. Если будет на то воля повелителя, вещий Зарни пока научит девочку играть на гуслях.
— А что Учай?
— Посмеялся. Дескать, не девичье дело на гуслях играть… И про тебя, господин, изволил сказать всякого…
— Что я сдурел?
— Ну-у… Не совсем такими словами…
Слабое тепло зимнего солнца еле ощутимыми ручейками растекалось по коже. Зарни неспешно стянул кожух, положил рядом на настил плота, оставшись в одной рубашке. Варак поглядел на него, вчуже поежился от холода. Вспомнил, как они так же сидели на плоту — Зарни говорил, он записывал, — когда на той стороне озера показались чужаки. Два свирепых косматых дрива, по виду сущие разбойники; тощий, еле живой с виду молодой бьяр; мальчишка-ингри и девочка с огненной копной волос. Ох как перекорежило Зарни при одном звуке ее голоса! На миг Вараку показалось, что слепой гусляр вот-вот потеряет сознание…
— Так, а что мальчишка? Этот, как его… Мазай? Кирья к нему очень привязана, не так ли?
— Это правда, господин. Они как брат с сестрой. Вроде вместе росли…
Варак поколебался, добавил:
— Мальчишка очень испугался, когда увидел повелителя. Аж прочь из избы шарахнулся.
— Любопытно…
— Но повелитель ему ничего плохого не сделал. Наоборот, улыбнулся этак по-доброму… Спросил, как здоровье деда…
— Деда?
— Да, я тут поспрашивал: его дед Вергиз считался у ингри чародеем. Волчьим пастырем его прозвали.
— Откуда такое прозвище?
— Прости, еще не знаю, господин…
— Так узнай! — строго сказал Зарни, стягивая рубашку.
И снова застыл, словно изваяние, подставляя голый торс морозу и бледному зимнему солнцу. На шее сверкнуло солнечное колесо, вызывавшее неизменное любопытство Варака. В Аратте тоже носили знак Солнца — гладкий золотой круг на цепи. А у Зарни лучи загибались посолонь, словно Господь Солнце бежал по небу, подобно восьминогому скакуну или катящемуся колесу…
Варак мельком оглядел могучие плечи слепца и мысленно ядовито усмехнулся: «Учай-то, похоже, считает моего господина выживающим из ума старцем — а гусляру ох как далеко до старости! И вовсе не годы выбелили его огненные косы…»
— А что там дривы, с которыми пришла Кирья? — спросил Зарни, разминая руки.
— Эти сразу нашли в Ладьве сородичей. Старшего, Варлыгу, повелитель уговаривал остаться. На службу к себе звал. Тот сказал, что подумает, но сперва хочет поискать своих — может, кто выжил…
— Я вроде слышал об этом Варлыге…
— Да он знатный разбойник! Ну, то есть по-здешнему герой-избавитель, борец с проклятыми арьяльскими захватчиками, — ухмыльнулся Варак. — В те времена, когда Киран тут был наместником, того дрива Варлыгой прозвали. Говорят, он успел даже в столице в вендской страже послужить. Оттуда его сослали на Великий Ров, потом, видно, сбежал. Через Змеиный Язык с товарищем прошли, зимой — неслыханное дело! Тут на торгу болтали, будто сперва-то беглецов побольше было, а дошли всего двое — ох, неспроста…
Зарни зевнул:
— Все, ступай.
Гусляр оперся на руки и почти без всплеска соскользнул с края плота в воду. Варак проводил его неодобрительным взглядом, собрал одежду с настила и понес в палатку — греть над жаровней. Он уже не первый раз присутствовал при купании Зарни и всякий раз изумлялся, зачем тому нужно так себя мучить. Сам Варак все время кутался и мерз и опасался не пережить здешней суровой зимы.
Зарни дважды переплыл озеро и теперь медленными гребками возвращался к плоту. Изредка из глубин, лаская кожу, пробивались к поверхности горячие струи и тут же растворялись в студеной зимней воде. Хоть озеро и не покрывалось на зиму льдом, теплым его никто бы не назвал. Вода обжигала кожу, но Зарни это даже нравилось. Он мог бы плавать так еще долго, наслаждаясь своей выносливостью и свободой движения. Пожалуй, даже в прежние, куда лучшие времена гусляр не был таким сильным. Руки-то уж точно стали как у кузнеца — раньше было просто незачем. Зарни любил плавать, любил лес и воду. Они дарили ему множество звуков, запахов и ощущений и позволяли ненадолго забывать о своей ущербности.