Арбайт. Широкое полотно

— Или Радищев, который так просто траванул своего кореша (тот, правда, об этом сам попросил).

— А я вот недавно книжку Берберовой о Чайковском прочитал, так лучше бы не читал, а просто музыку слушал. Которая, в отличие от ее творца, великая.

— У советских была не только собственная гордость, но и собственные представления о духовности, весьма замысловатые. Ну, например, что доносить на родителей — святое дело.

— «Креативный» — действительно из собачьего жаргона нынешних образованщиков. Но это не вчера началось. У Бориса Пильняка какой-то властвующий коммунист призывает народ: «ЭНЕГРИЧНО ФУКЦИРОВАТЬ». То есть, извините, не «призывает», а «имплицитно вербализует».

— «В натуре», «по жизни», «где-то как-то по большому счету», «волнительно», «до упора», «навскидку»…

— Но самое противное слово — это «мы».

— «Они» — тоже противное. Они (про шестидесятников), видите ли, много пили.

— После 1968-го расцвела у шестидесятников эта самая «портвейщина». Я окончил в 1968 году институт и уехал в Сибирь. А там уже лишь портвешок процветал, и все продукты спрятались. Венцом, помню, был 1972 год, когда в продуктовых магазинах моего города было лишь подсолнечное масло, капуста и так называемый «Вермут красный» в стеклянных конусах для соков. После выпивания стакана этого уникального напитка на дне стакана оставался осадок синей краски. Продавщицы утешали: «Не бойтесь, эта краска специальная, пищевая». Нет, не хочу я обратно в социализм, какой бы странной, а то и мерзкой ни казалась временами окружающая жизнь.

— В семидесятых с пивом в магазинах уже были перебои, а в ларьках огромные очереди.

— После «портвейнов» на столах оставались неотмываемые кружки от стаканов. Полировка не выдерживала, но желудки выдюжили. А что касается того времени, то, несмотря на молодость и то, что как раз в 1972 году у меня средняя зарплата была рублей 700, окажись сейчас там, кажется, удавился бы.

— Подите и расскажите о вашем гипотетическом желании суицида при одной мысли о возвращении в ту реальность какому-нибудь юному коммунисту с портретом Сталина в руках.

— Все эти «портвешки» из одних цистерн на Очаковском винзаводе разливались. Там же, в Очакове, находилось второе наше институтское общежитие, в двухэтажном облупленном бараке, куда переселяли из главного благоустроенного на Ленинском проспекте всяческих нарушителей. Через какое-то время, посчитав, что они «искупили», им предлагалось вернуться назад. Но, к удивлению администрации, практически никто из них не спешил воспользоваться этой милостью. Разгадка была проста. На запасных путях станции Очаково сутками стояли, дожидаясь своей очереди на разгрузку, составы из цистерн с вином, и ночью у экспедиторов, сопровождавших их, за трояк можно было нацедить ведро этого зелья. А уже наутро в аудитории по рядам пускалась грелка с таким «бургундским».

— Вынужден встать на защиту оклеветанных вами портвейнов — их все-таки худо-бедно можно было потреблять. Другое дело «Кавказ», а пуще того «Солнцедар» — это такая была мерзость, сделанная из алжирского сухого красного вина, которое само по себе было вполне приличным французским вином (да только кто из нас тогда сухое красное пил), что упомянутые портвейны казались всем божественной амброзией, ниспосланной нам, грешным, с небес добрым демиургом Л.И.Брежневым.

— Ходили тогда тревожные слухи, что алжирское привозят к нам в нефтяных танкерах, откуда и неповторимый букет появлялся.

— Я родился в 1973-м, когда умерли великий актер Николай Симонов, знаменитый Пабло Пикассо и американский стервятник-президент Линдон Джонсон. А в день моего рождения, 28 сентября 1973, года был сбит доблестными вьетнамскими борцами американский бомбардировщик «Ф-111». Моя первая встреча с портвейном состоялась зимой 1987 года, когда я, спортивный и воспитанный юноша из интеллигентной семьи, выпив пару стаканов этого дикого пойла, мучительно и неудержимо блевал на лестнице в собственном доме. Потом я переборол отвращение и к моменту поступления в университет уверенно вливал в себя не только портвейны, но и другие спиртосодержащие напитки, хотя и в разумных пределах. В неразумных пределах вливаться они стали в годы обучения в университете.

— «Коемуждо» есть у Даля, а также у Бродского в «Речи о пролитом молоке». Там же, кстати, и о «креативном искусстве»:

Иначе — верх возьмут телепаты,
буддисты, спириты, препараты,
фрейдисты, неврологи, психопаты.
Кайф, состояние эйфории,
диктовать нам будет свои законы.
Наркоманы прицепят себе погоны.
Шприц повесят вместо иконы
Спасителя и Святой Марии.

— Именно такие, описанные Бродским «творцы» и создают нынче — по точному определению писателя Александра Кабакова — «действующую модель художественного произведения в натуральную величину».