Арбайт. Широкое полотно

— Ну, со всеми же что-то случается. Даже с персонажами. Кто в упомянутую Америку свалит, кого посадят, кто помрет, кто женится и будет жить долго-долго, а потом тоже помрет. Это, кстати, и есть счастье.

— Счастье — это реальность, а не морковка. Многих лет моего личного счастья у меня никто не отнимет. А чем всё кончится, я не знаю. Я пока тяжело не умирал, прости и сохрани, Господи!

— Счастье хрен отнимешь, так уж человек устроен. Счастье нельзя подавить окончательно, как траву, которая лезет даже через асфальт.

— Анекдоты и частушки — верный признак того, что власть на доедает. Еще два-три года назад их в Сети не было. Вот свеженькое, по последним событиям, только что выловленное из волн Интернета. Хошь на уху, хошь на жарёху:

Едет Путин на «Калине»
Из Хабаровска в Читу.
Видно, лично хочет впарить
Людям эту фуету.

Хочет Путин «Ладу» впарить,

И по всей России звон.
Если будете базарить,
Есть дубинки и ОМОН.

— Частушки исследовал внимательно. Думаю, что они авторские, а не народные, ибо резко отличаются от классического народного, например:

Едет Ленин на свинье,
Троцкий на собаке…

Или:

Птицефабрик у нас много,
Еще больше строится.
А рабочий видит яйца,
Когда в бане моется.

— Гдов если и советский человек, то далеко не типичный. Он ведь не захотел в Мавзолее трупы рассматривать, а настоящие советские люди хотели и хотят этого по сей день. Я вот тоже, кстати, никогда не был в этом самом Мавзолее, и меня не раз спрашивали знакомые: «Что, был в Москве на Красной площади и Ленина не видел? Неужели такая большая очередь?» У настоящего провинциального советского человека до сих пор в голове не укладывается — как это так? Оказаться в Москве и в Мавзолей не зайти. Я думаю, что можно было бы посвятить свою жизнь созданию фундаментального научного труда под названием советский человек.

— Да, всю жизнь. Потому что виды советского человека разно образны и неисчерпаемы. Например, те англичане и американцы, что выдали Сталину казаков и белоэмигрантов после и во время Второй мировой, тоже были советскими людьми, не говоря уже о французских коммунистах и их руководителе товарище Марше, который, как утверждали его недоброжелатели, во время войны прекраснейшим образом работал на немецко-фашистском заводе, а вовсе не партизанил по французским долинам и по взгорьям.

— В России это вечная история: вместо жизни — попытка понять, что такое жизнь, а уж потом жить. Когда-нибудь. Где-нибудь. В коммунизме, например. Или в граде Китеже.

— Если всерьез, то Россия непременно возродится. Как птица Феникс или как птица Сирин — не знаю, но ей в очередной раз поможет какое-нибудь очередное обыкновенное чудо.

— Чудо России помогало. Оно же ее и губило. Например, чудесным и необъяснимым было явление большевиков в страну, имевшую все шансы стать в ХХ веке великой.

— Полностью погрузиться в частную жизнь не получится, потому что если надо будет, например, оформлять документы на землю, где будет проходить погружение в частную жизнь, то тут же столкнешься с обществом взяточников, откатчиков и других пильщиков бабок.

— А если попытаться без документа нырнуть в частную жизнь?

— Накажут за незаконное предпринимательство.

— Что станется с Гдовым в финале этой книги? Гдов пойдет к другу, который пропил буровой станок, и они что-нибудь вместе придумают на тему «Как нам обустроить Россию». Ну а не придумают, так придумают в следующий раз. Что-то хотел сказать про волю, осознанную необходимость и т. д., но по утрам у меня всегда такое прекрасное настроение, что осмелюсь лишь посоветовать всем вам — улыбайтесь, господа. Улыбка — не всегда признак идиотизма.

— Улыбаться утром не вредно, утром вредно смеяться.

— Почему? Утром, когда надо было вылезать в ледяной палатке из спального мешка, только смех и спасал озябшую душу геолога. И согревало предощущение зарплаты. Прилетишь из леса, зайдешь к начальнику экспедиции: «Николай Сергеевич, даете, как Суворов, нам три дня на разграбление города?» — «Даю». — «А как насчет авансика?» Снимает Николай Сергеевич трубку, звонит в бухгалтерию: «Дайте им рублей по двести. Нету? Ну ладно, ладно, дайте!». И через два часа, одетые в чистое, заваливаемся в кабак. Алик Лебёдкин со своими лабухами сразу для нас что-нибудь бравурное выдает. И весь зал на нас с добродушием глядит: полевики приехали, не какие-нибудь ложкомойники.