Арбалетчики в Карфагене

Нумидийцы опешили, но долго колебаться мы им не дали. Развязка близилась, и уже не было смысла беречь силы коней. Мы пустили их в галоп, и наши клинки быстро продемонстрировали дикарям всю губительность замешательства. Бандиты беспорядочно заметались. Часть из них запоздало рванулась нам навстречу и почти вся полегла в лихой кавалерийской рубке, но несколько всё же прорвались. Лучники вскинули свои луки, но я остановил их:

— Отставить! Пусть их жизнь и свобода станут им наградой за их смелость, а их соплеменники в Нумидии пусть узнают от них, какая судьба ждёт их здесь!

Основная же масса дикарей, окончательно обезумев от ужаса, ломанулась от наших клинков прямо на копья ливийцев. Те только этого и ждали. Быстро и слаженно сомкнув интервалы между шеренгами, они образовали плотный строй, ощетинившийся непроницаемой стеной копий. Лошади разбойников захрапели и заупрямились похлеще ишаков, и впервые в жизни эти искуснейшие наездники ничего не смогли поделать со своими скакунами. А пехота, перейдя на лёгкий бег, не нарушающий строя, нанизала на свои копья самых передних. Заржали раненые лошади, взревели люди, заметались ещё целые. Повернуть на нас и прорываться? Раньше это надо было делать, когда был у них ещё простор для разгона, без которого не выйдет лихой кавалерийской атаки, а не теперь, когда мы сами уже врезались в их беспорядочную толпу и сминаем её.

Это сломило их окончательно. Один за другим нумидийцы начали спешиваться, бросать оружие и поднимать руки…

С пленным нумидийским вождём обращались, естественно, учтиво. Всё-таки он царский племянник, да и вообще человек он образованный, не чета остальным дикарям, в детстве воспитывавшийся в Карфагене, что для нумидийской аристократии было вообще делом обычным. В общем — не такой уж и дикарь. Вдобавок он не психовал и не грозился всесильным дядей, а сразу же конструктивно предложил нашему боссу обсудить условия своего освобождения и сумму причитающегося с него выкупа. Ради налаживания впредь хороших добрососедских отношений с Масиниссой Арунтий весьма прозрачно намекнул на готовность отпустить его племянника и «за так». Но ох уж эта мне дикарская гордыня — дурень отказался, заявив, что ему стыдно возвращаться домой, не выкупившись из плена за достойную его сумму! Это натолкнуло меня на дельную мыслю. Точнее, я вспомнил прочитанных в школьные годы дрюоновских «Проклятых королей». Там после Пуатье англичане собрали всех пленных французских рыцарей вместе и предложили им самим назначить за себя выкуп. Поодиночке-то они, возможно, и торговались бы из-за каждого ливра, но собранные все вместе, друг перед другом — распустили свои павлиньи хвосты и принялись состязаться меж собой, кто из них круче, а значит — дороже стоит. Рассказав тестю вкратце суть, я предложил ему проделать аналогичный фокус с попавшими в наши лапы родовитыми нумидийцами. Как я и ожидал, вышло ещё хлеще, чем у тех англичан с теми французами. Если уж те европейские аристократы, к тому времени давно уже люди воспитанные и приученные к хорошим манерам, едва получив возможность померяться меж собой хренами, тут же занялись этим со всем обезьяньим азартом, то что взять с этих куда более высокопримативных африканских детей природы? Знатные нумидийцы едва не подрались меж собой!

Первым назначить за себя выкуп мы предложили самому чмошному из них, не имевшему даже кожаного анатомического панциря. И выпали в осадок, когда это чмурло, оглянувшись на остальных и что-то прикинув в уме, вознамерилось выкупиться на волю за двадцать лошадей, пятьдесят коров, триста овец, десяток молодых и крепких рабов и тридцать слоновых бивней.

— Это ведь много для тебя, — попытался урезонить его Арунтий. — Разве у тебя есть столько? Откуда ты возьмёшь такое богатство?

— Род соберёт! — заявил этот недовождь. — Пусть только попробует не собрать! Вернусь — головы тогда всем поотрываю!

Прочим пришлось уже ориентироваться на этого — по аукционному принципу «кто больше». Когда очередь дошла до главного вождя, то и оперировали уже — в той же примерно пропорции — сотнями конских и коровьих голов, тысячами овечьих, до сотни рабских и до трёхсот бивней. Естественно, и царскому племяннику было ну никак нельзя уронить своего достоинства перед нижестоящими, и он — наверняка скрепя и сердце, и прочие внутренности — предложил за себя выкуп, равный доброй трети от суммарного за всех остальных. Впрочем, уж ему-то мой хитрый тесть подсластил пилюлю, подарив от всей своей широкой души полный комплект селевкидской брони, едва ли имевшийся даже у самого Масиниссы, крепкого — как раз под стать тем доспехам — фессалийского жеребца и рабыню-гречанку — шикарную фигуристую синеглазую блондинку. Всё это, конечно же, стоило гораздо меньше самого выкупа, но для полунищей и полудикой Нумидии являлось редчайшей и потому безумно престижной роскошью.