Арбатская излучина

И в последующие дни так получалось, что он работал один: подвозил на тачке землю, потом рассаду. В конце дня Мария Васильевна записывала операции и выполнение. Она уже не спрашивала, устал ли он, но однажды заметила, что сама устала: два человека из бригады не вышли, значит, ей пришлось за них…

— Как же так? — спросил он. — Разве вы должны?..

— Работа такая, Иван Петрович, видная очень. Невозможно недоделать чего-то. Заметно ведь. Очень заметная работа… — она говорила как о чем-то неоспоримом и с некоторой гордостью. И он завистливо подумал: «Как это хорошо — гордиться своей работой!»

Она продолжала, словно впервые задумалась об этом:

— Бульвар — не магазин, не вокзал, не ресторан… — это прозвучало для него непонятно: к чему она клонит?

— Что вы имеете в виду? — спросил Иван Петрович, такими странными показались ее слова.

— Ну как же… В магазин приходят что-то купить, на вокзал — уехать или встретить кого… В ресторан — покушать или повеселиться… А на бульвар — зачем?

Она пытливо и немного лукаво посмотрела на него своими небольшими карими с рыжинкой глазами.

— Ну, отдохнуть, — предположил он; в самом деле, что еще можно делать на бульварах?

— Нет, Иван Петрович, не только отдохнуть. Мы даже помыслить не можем, с чем приходит сюда человек. Вот он пришел, сел на скамейку, задумался… А мы понятия не имеем, что у него на уме! Может, он с радостью: повертеть ее хочет со всех сторон, насладиться! Один… Может, он решение какое-то важное обдумывает. Такое важное, что вся судьба от этого зависит.

— Да… пожалуй, — застигнутый врасплох этой мыслью, удивился Дробитько.

— Или вот пара сидит, а вы — хоть убей! — не знаете, с чем они тут у вас сидят. Может, сходятся, может, разводятся. Может, милуются, а может, один другого убить готов. Ведь жизнь — она многообразна. И к нам приходит все ее многообразие.

Иван Петрович молчал, удивленный тем, как близко она подошла к нему самому, тому, который несколько дней назад сидел на скамейке бульвара: «Человек за бортом!»

— И вот, Иван Петрович, хочется, чтобы на этих бульварах все находили, чего им надо: отвлечение, утешение, красоту и покой… На любой случай чтобы сгодилось. Потому что наши бульвары — прибежище.

«Прибежище»? Удивительно. Значит, и для него прибежище — этот бульвар…

С Марией Васильевной был еще один разговор: интересный. Собственно, говорила она одна, а он только удивлялся и старался, чтобы она этого не заметила.

Началось все с того самого «участия» в нем, которое Дробитько так трудно переносил. Мария Васильевна подошла, когда он уже закончил работу, умылся, присел на скамейку, чтобы взглянуть со стороны на свой участок.

Тут она и явилась. И сразу сказала:

— Вот увидите: вам эта работа пойдет на пользу.

Она как будто искала контакта с ним, может быть, чувствовала неловкость: вряд ли ей приходилось командовать полковниками. И он ответил с наигранной готовностью, что да, конечно, на пользу…

— Ведь это прекрасно: работать на природе, — продолжила она нить вялого разговора.

— На природе? — городские бульвары не представлялись Дробитько именно «природой».

Она подхватила его невысказанную мысль:

— Почему-то думают, что природа — это обязательно деревня. А в городе никакой природы вовсе нет. И вообще на город смотрят как на какую-то противоположность природе. А между прочим, все зависит от социального устройства. — Ее слова показались ему назидательными и книжными, но она продолжала, даже с вызовом, словно именно он, Дробитько, был ее оппонентом. — Я городской московский пейзаж не мыслю без природы! Посмотрите, как развиваются новые массивы города. Они планируются уже с зеленью, деревьями, бульварами! Да вы когда-нибудь были на Университетском бульваре? — уже прямо напустилась она на него, и он даже улыбнулся:

— Да нет, не приходилось… Вот как-нибудь и показали бы мне… — произнес он осторожно.

Она, не ответив на это прямо, продолжала «налетать» на него:

— Вы небось и заводов современных не видели, а есть такие, что в зелени утопают. Не в одной красоте тут дело, а в потребности души… Однако что-то разговорилась с вами, а вам домой, верно, не терпится… — произнесла Мария Васильевна с выжидательной интонацией, так что Иван Петрович ответил быстро:

— Меня дома никто не ждет.

Ему показалось, что его ответ ее немного озадачил.

Не сговариваясь, они пошли по бульвару. Хотя она была высокой и тонкой, рядом с Дробитько уже не казалась такой «ящеркой». И шаг у нее был неширокий, но он подстроился к ней.

Мария Васильевна часто останавливалась, он не мог уловить, что именно привлекает ее внимание. Один раз она обошла вокруг старого ясеня, и он невольно отметил, как она смотрит: одновременно по-хозяйски и все же не совсем по-деловому, а любуясь… Она показала ему на привезенные в этом году рябинки и молодые березки, высаженные по тройке. Она ничего не сказала при этом, но он подумал: «Это ведь уже не ее участок…»