Арбатская излучина

— Что я должен сделать? — спросил он после долгой паузы, потому что уже точно знал, что если не сейчас, то уже никогда не зацепится за звено хрупкой связи.

— Я предъявлю вам эскизы, чтобы вы не сомневались во мне…

— Я не сомневаюсь, — уронил Лавровский. Он и в самом деле сейчас обрел уверенность в том, что перед ним — новый курьер.

— А вы передадите мне документы!

— Как мы сделаем это?

— Я уже все продумал. Этот… он не должен меня видеть с вами. Я думаю, что не следует рисковать, встречаясь тут. Завтра в обед я спущусь вниз, в город. Неподалеку от заправочной станции на правой стороне есть ресторанчик «У подножья». Там мы встретимся. Вечером в восемь.

Они еще минуту молча посмотрели друг на друга, и это молчание было красноречивее самой сокровенной беседы.

Парень поднялся, лицо его снова было бездумно, беззаботно. И Лавровский остался один со своими мрачными мыслями: «Жанье, Мария… Но здесь все-таки не рейх!..»

«Тиролец» вернулся не скоро. Что он вынюхивал здесь? Мысль о Жанье и Марии вылилась в острое чувство ненависти к этому спокойно выслеживающему — кого? Может быть, он приставлен к нему? Может быть, «Тихий уголок» взят под подозрение?

Во всяком случае, следует поспешить с передачей документов, после чего Пьер, видимо, исчезнет.

Он сказал Эмме, что хочет спуститься в город, чтобы поискать настоящего трубочного табаку. Она удивилась: он так давно не выбирался в город. И обрадовалась: может быть, это его развлечет — последнее время он был в такой апатии! Она искренне заботилась о нем. И была снисходительна к его странностям, с которыми мирилась уже давно и привыкла к ним.

— Тебе надо развлечься: посидишь в варьете.

— Может быть.

Его решение провести в городе несколько часов было внезапным: просто он был не в силах спокойно ждать до вечера. Присутствие «тирольца», хотя он и старался не смотреть в его сторону, все время чувствовалось им как нечто связывающее, подавляющее. С удивлением он отметил, что «тиролец» — теперь он уже знал его имя, под которым тот был записан в книге приезжающих, — Эрвин Крамер из Саарбрюкена — общается с Эммой чаще, чем это делает обычный постоялец. Похоже, у них установились добрые отношения. Но это могло объясняться просто: Эрвин — ее соотечественник. А Эмма последнее время так томилась по рейху!..

В его отношении к жене все больше преобладала ожесточенность, словно все, что медленно накапливалось в душе, перелилось через край и, невысказанное, терзало его еще больше.

В назначенное время он сидел в ресторанчике «У подножья». Это было скромное прибежище окрестных жителей пригорода, вдалеке от оживленных туристских путей.

Но видимо, популярное в своем районе, потому что Лавровский с трудом нашел два места за столиком и, заняв стул рядом с собой, устало откинулся на спинку: он долго блуждал по городу и, заняв себя поисками табака, кое-как скоротал время. Документы в кармане пиджака он ощущал двояко: от них надо было избавиться — это не вызывало сомнения. И вместе с тем, расставшись с ними, он оборвет последнюю ниточку связи. Сначала Жанье, потом Мария, теперь Пьер, они уходили от него, и тьма поглощала их. Кому могли помочь документы, добытые им? Могли они хоть на короткий срок задержать развязку, которая ждала каждого из этих людей?

Он едва узнал Пьера, когда тот подошел к его столику: в хорошем спортивном костюме, в светлой рубашке, оттенявшей его очень темное лицо, он выглядел по-иному. И вдруг — безошибочно! — Лавровский узнал его: именно его фотография была наклеена на документе, который он должен был передать. От этого открытия у Лавровского как-то потеплело на душе: все-таки его маленький успех адресовался конкретному лицу, а не уходил в туманное пространство, в котором не было у него никаких ориентиров…

Рядом с ними за столиком сидели, пили, шумели, и Пьер сказал, что, пожалуй, им лучше уйти отсюда. Лавровскому показалось, что Пьер заметил кого-то среди посетителей…

Когда они вышли, оказалось, что погода круто изменилась: небо, обложенное тучами без малейшего проблеска, тяжело давило на распростертый у подножья городок, ветер порывами пробегал по улочкам, подымая желтоватую пыль, и словно сдернул все пестрые, махрово кустившиеся на углах корзины продавцов фруктов. И киоски втянули внутрь веревочки с яркими обложками журналов и. прихлопнули ставни окошек. Потерявший красочность и пестроту городок хмуро вглядывался вдаль, поблескивая стеклами закрытых окон.

Пьер вскоре нашел то, что искал: дом из местного камня с желтым фонарем над входом с вывеской трактира. Внутри было чисто и совершенно пусто. Четыре столика, накрытые со старательностью заведения, рассчитанного на постоянных клиентов, имели такой вид, словно тут ждали приглашенных.