Арбатская излучина

В ее голосе начал звучать металл, и, когда она ораторствовала в локале, на собрании «утильдеятельниц», ее слова «проникали в души»… Именно это стяжало ей благоволение руководителей «движения».

Впервые на лацкане строгого костюма жены Лавровский увидел партийный значок. Хотя он ничему уже не удивлялся, но все же спросил, когда произошло такое событие и как оно прошло мимо него. Эмма ответила, что оно произошло давно, но, как ей кажется, лишь теперь она может сказать, что достойна его.

Все шло к одному: чем фантасмагоричнее, тем обыкновеннее.

Вот, скажем, Штильмарк… Его определенность превратилась в полную законченность благодаря каким-то новым чертам внешности и поведения. Каждая по себе черта не была уж столь важной, но в соединении их проявлялось новое качество. Как его квалифицировать? Ведь «летописцу» положена точность! Вероятно, все вместе можно назвать значительностью! И даже высшей степенью значительности!

А что создает ее? Здесь уже требуется анализ мельчайших частиц… И даже в буквальном смысле слова! Потому что только у него, у Штильмарка, в петлице имеется столь миниатюрное, мастерски исполненное на эмали изображение фюрера.

Такой уникальный знак мог быть заказан, конечно, за большие деньги. И это молчаливо, но убедительно говорило в пользу того, кто им обладал. Но… знак мог быть и подарен! И тут воображение уводило далеко.

Свои рыжие волосы Штильмарк зачесывал на косой пробор, чуть прикрывая низко положенной прядью слегка покатый лоб. И хотя ни по цвету, ни по форме здесь не усматривалось прямого сходства, почему-то напрашивалась ассоциация… Может быть, потому, что из-под нависшей пряди посверкивал острый, напряженный, почти маниакальный взгляд.

У себя на родине Амадей Штильмарк выглядел еще более подтянутым, движения его были обдуманны. Очень обдуманны. Казалось, что каждый его жест продиктован параграфами некоего протокола, который Штильмарк хранит в себе. И это тоже входило в его значительность. Как делают значительным сейф содержащиеся в нем ценности.

Речь партайгеноссе Штильмарка выражала его значительность не прямо, не в лоб; он не повышал голос, не делал нажима в определенных местах и даже обычно не буравил в это время слушателей своими странновато впивающимися глазками. Опустив их, тихим голосом без модуляций он выдавливал из себя, словно нехотя, словно отрывая от себя бесконечно нужные ему самому — но, так и быть, уж он поделится ими — истины. Короткие фразы не всегда даже соответствовали течению беседы. Но меняли это течение.

Высказывания Штильмарка были подобны обломку скалы, свалившемуся в ручей и таким образом круто изменившему его русло.

Для стороннего наблюдателя, тем более для «летописца», было немаловажным то обстоятельство, что коммерсант, деловой человек, каким Штильмарк всем представлялся в Швейцарии, оказался здесь, в рейхе, вовсе другой фигурой — политического толка.

Занимая какое-то положение в партии, веско ронял оценки, давал благожелательно советы, а с ним, Лавровским, был особо предупредителен и, пожалуй, откровенен.

— Ваша супруга, герр Эуген, — он так фамильярно уже называл его, все-таки знакомство их имело то особое значение, что, собственно, оно изменило жизнь Лавровских, — ваша супруга обладает многими достоинствами. Главное из них: умение национально мыслить и претворять мысли в дела. Вы знаете, герр Эуген, наша партия воспитывает политически все слои немецкого народа. Женщины, — Штильмарк многозначительно поднял брови, — немаловажный объект для этого воспитания. Ведь именно они держат дом, семью. Фюреру не безразлично, какой дух царит в доме, в семье немца. А?

— Надо думать, — неопределенно отозвался Лавровский.

— Не так уж часто, но все же встречаются женщины, удел которых быть не только объектом политического воспитания, но и… — рыжие брови поднялись еще выше, — субъектом его… Фрау Вагнер-Лавровски счастливым образом принадлежит именно к таким. Она — прирожденный организатор. Почему я употребляю слово «прирожденный»? А?

Загадочный взгляд, брошенный на собеседника, принудил того признаться, что он не имеет об этом собственного мнения.

— Вот-вот! — еще более оживился Штильмарк. — Вы не знаете… И многие другие тоже, быть может, не поймут меня… Моя мысль заключается в том, что способности фрау Эммы не воспитывались в ней в недрах ее семьи…

Так как Лавровский молчал, он продолжил:

— Я имею в виду, что покойный господин Вагнер, несомненно почтенный человек, такого воспитания, однако, дать не мог. А?

— Не мог.

— Вот, вы со мной согласились. Значит, эти способности, этот талант у фрау Эммы — что? Прирожденный!.. — Уловив тень иронической усмешки на лице собеседника, Штильмарк пояснил: — Он дремал в ней, этот талант, дремал, пока эпоха не пробудила его… Особенность нашего времени в том и состоит, что оно вызывает к жизни все силы нации…

«К чему бы все это? — думал Евгений Алексеевич. — Не просто же так затеян разговор, не для того только, вероятно, чтобы повысить акции фрау Лавровски в глазах ее собственного мужа!»