Арбатская повесть

Но в каждой исповеди должен быть логический конец. Есть он и в поэме. Но, замечаете, — сердце заявляет о себе, вступая в бой с «логикой», — некая раздвоенность чувств.

Сердце не может поставить безоговорочные точки над «i»:

Простой листок,
                        исчерканный слегка,
Как тропка к совершенству.
                                          И — поверьте:
Держала ваша тонкая рука
Твое и человечества
                               бессмертье.
Такое кто заполучал сполна?!
Как дар богов,
                      его любовь хранима…
Над Невским всходит
                                стылая луна.
Светла печаль. И жизнь
                                     необратима.
. . . . . . . . . . . . . . .
Истории тревожные пути —
Нашествия,
                 и мятежи,
                                и фронды.
Какою вас сегодня
                             в мир вести?
Как клевету от правды
                                   отмести?..
Мне трудно от портрета отойти
С загадочной улыбкой
                                  Джиоконды.

Наталья Николаевна снова остается загадочной Джиокондой. Сфинксом, не выдавшим человечеству своей тайны. Уверенность решительного утверждения ушла из стиха. В недоговоренности подтекста его смятенность чувств осталась.

5. СЛЕДСТВИЕ, ЗАТЯНУВШЕЕСЯ НА ВЕКА

С директором Московского музея А. С. Пушкина Александром Зиновьевичем Крейном вначале я познакомился заочно по его книге «Рождение музея», написанной скорее как поэма, а не как размышления пушкиниста. Когда Ираклий Андроников готовил к ней предисловие, то тоже не сдержал пиетета: не преклониться перед тем, что сделано А. З. Крейном и его коллегами, действительно, нельзя:

«Московский музей А. С. Пушкина — в постоянном движении, в поисках, в кипении творчества. Эти люди ищут новые формы работы, глубоко убежденные в том, что музей — одно из самых современных созданий советской культуры, устремленное не назад, а вперед. И этот взгляд, поддержанный и утверждаемый всей судьбой, всей практикой Музея Пушкина, составляет основное направление книги, ее содержание и пафос…»

Мы встречаемся с Александром Зиновьевичем.

Это произошло в дни, когда Моссовет принял решение передать дом на Арбате, где жил Пушкин, музею.

Я обожаю людей такой нервной, могучей нравственной силы и энергии.

Крейн пришел в журнал «Москва», и, едва мы расположились удобно для разговора, он обрушил на нас с Михаилом Николаевичем Алексеевым такой сверкающий каскад идей, предложений и «сверхсрочных» «надобностей», что, осуществи и сотую часть их, пришлось бы, наверное, заново перекроить весь старый Арбат, перенести проспект Калинина с его многоэтажными громадами куда-нибудь на Воробьевы горы, чтобы сохранить каждую тропку, переулок, двор, которыми ходил Пушкин или которые в какой-либо, пусть самой отдаленной, связи соотносились с его именем.

Любовь, когда она горит жарким огнем, всегда покоряет. А здесь сверкала такая истинная, высокая любовь к великому поэту, что нельзя было не преклониться перед ней, не понять ее, не стать союзником пушкиниста в реализации любых, может быть, даже несбыточных проектов.

Словом, утром, бросив все дела, я уже несся в Музей Пушкина, чтобы срочно готовить в номер материалы.

Крейн с таким видом, словно был личным владельцем Британского музея, водил меня по залам, запасникам и подвалам дома на бывшей Пречистенке — старой усадьбы, раскинувшейся между Чертольским и Хрущевским переулками.

Все, что я видел, действительно поражало, и было непостижимо, как все это можно было собрать в середине XX века, не трогая известных ленинградских коллекций.

Вот Московский Художественный театр дарит музею прядь волос А. С. Пушкина, когда-то преподнесенную К. С. Станиславскому артисткой Е. В. Шиловской. Ленинская библиотека — несколько тысяч томов Пушкинианы. Библиотека имени Салтыкова-Щедрина — первые издания «Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника», «Истории пугачевского бунта». Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина — 127 «единиц живописи, графики, предметов убранства». Исторический музей — 100 «единиц». Музей Революции — 473… Перечень этот можно продолжать бесконечно. И главное — личные дары. («Когда вчитываешься в книгу даров, она предстает в новом, неожиданном качестве, не как книга регистрации музейных ценностей, а как увлекательная книга живой любви к Пушкину наших современников» — А. З. Крейн).

«География» даров? — Весь Советский Союз. Люди решительно всех профессий.

Газеты тогда сообщали: