Арчибальд и массы

Через полчаса Арчибальд отодвинул тарелку и глубоко вздохнул - от сытости, не от горя. Вообще, чувства его умягчились. Он жалел, что позволил себе немилосердные мысли. В конце концов, думал он, попивая пиво и светясь послеобеденной милостью, можно понять и массы. Страдают как не знаю кто, выпьют раз в сто лет - и что же? У благодетеля нет денег. Конечно, они испугались, что придется платить самим.

Понял он и человека с засученными рукавами. Заходит незнакомец, ставит напитки, не платит. Что же делать? Нет, что же делать? Поневоле растеряешься.

Словом, он обрел сладость и свет, и в такой мере, что, окажись он у себя на Корк-стрит, 1, чувства его были бы прежними. Однако ему еще предстояло то, что лишило массы последних шансов на его любовь.

Кажется, я говорил, что за соседним столиком сидел, а в каком-то смысле и лежал, неопрятный субъект. Теперь он очнулся и смотрел на племянника таким взором, словно тот ему не нравится. Вероятно, так оно и было. Арчибальд носил воротничок, немного помятый к тому времени, но - воротничок, а он их не любил.

- Чего сидишь? - осведомился он.

Арчибальд вежливо объяснил, что только что съел отбивную.

- Ы! - сказал субъект. - Вырвал, значит, у голодных сирот. Прям изо рта.

- Нет, нет, - заверил Арчибальд, - мне его подали.

- Прям сейчас!

- Честное слово. Я бы в жизни не стал есть отбивную, недоеденную сиротой.

- А форсу-то, форсу! Воротничок напялил.

- Это форс?

- Ну!

Арчибальд растерялся.

- Простите, пожалуйста, - сказал он. - Если б я знал, что вы это так примете, я бы его не надел. Вообще-то он не крахмальный. Мягкий такой... Хотите сниму?

- Да ладно, - смягчился субъект.- Чего там, носи, пока не сдернут. Дождетесь, полетят эти воротнички!

Арчибальд удивился.

- Воротнички? Я думал, головы.

- С головами вместе.

- Можно будет играть в футбол, - пошутил мой племянник.

- Эт кому?- оживился собеседник. - Тебе, что ли? Не-а. Голова-то чья? То-то! Так и скачут, так и скачут...

- Если вы не возражаете, - попросил Арчибальд, - поговорим об этом позже.

- Ы?

- Ну, все-таки, после обеда...

- Обедает он! А си-и-ироты...

- Нет, нет! Я уже объяснил.

- Ладно, - опять смягчился субъект. - Тогда лопай.

- Простите?

- Давай, давай, а то нечем будет. Голову оттяпают.

- Да я все съел.

- Не-а.

- Съел.

- Ну, прям! Вон сколько сала.

- Я его не ем.

- Не ешь?

- Нет.

Человек встал и направился к Арчибальду.

- А ну, жри! - заорал он. - Это виданное ли дело? Сала он не ест!

- Да я...

- Меня мать учила, все доедай. Не оставляй сала на тарелке.

- Лопай!

- Вы послушайте...

- Ло-о-опай!

Положение было сложное, и Арчибальд это понял. Судите сами: один носит воротнички и не любит сала, другой любит сало, но не воротнички. Словом, племянник мой очень обрадовался, когда кто-то вбежал в комнату.

Радость оказалась недолгой. Новоприбывший был не кто иной, как человек с рукавами.

Да, господа, словно путник в пустыне, Арчибальд просто кружил и вернулся в тот самый "Гусь и огурец", к человеку, которого не думал встретить в этой жизни.

- Чего орете? - осведомился тот.

Неопрятный субъект мгновенно преобразился, сменив угрозы на тихий плач.

- Сала не ест... - плакал он в пепельницу. - Сала, понимаешь, не ест! Воротничок напялил, а са-а-ала...

- Да плюньте вы, - начал человек с рукавами, обращаясь к Арчибальду, но внезапно утратил ту приветливость, которая присуща гостеприимному хозяину. Он хмыкнул, хрюкнул и тихо вымолвил:

- Вот это да! Тот самый.

После этого он поплевал на ладони.

- Минуточку! - сказал Арчибальд. - Послушайте!

- А чего я делаю?- откликнулся субъект. - Слушаю. Да. Так ему! Прибавил он, услышав грохот. - Сала он не ест!

В то время ночи, когда часы, если они правильны, показывают ровно три, перед домом 36а по улице Парк-лейн послышалось робкое кудахтанье. Покаянный, усталый, не любящий масс, пламенно любящий невесту племянник мой начинал свой коронный номер. Аврелия велела прийти, он и пришел.

Поначалу шло туговато, потом он разыгрался. Голос обрел выразительность, силу и все то, что обращает подражание курице в произведение искусства. Вскоре стали открываться окна, высовываться головы. Кто-то звал полицию. Мир снисходит к влюбленным, но не тогда, когда они изображают кур по ночам.

Наконец явился закон в лице главного констебля С44.

- Это что такое? - спросил он.

- Куд-кудах, - отвечал Арчибальд.

- То есть как?

- Кудах-кудах-кудах, - рассыпался трелью мой племянник.

Пришла та минута, когда нужно обежать круг. Констебль, опустивший руку на плечо, этому мешал. Арчибальд легко отпихнул его - и в это самое время открылось окно. Прекрасная Аврелия спала крепко и, услышав первые "куд-кудах", решила, что это ей снится.

Теперь, когда она проснулась, душу ее затопила волна облегчения и любви.

- Арчибальд! - вскричала она. - Неужели ты, старый гад?

- А кто же еще? - отвечал племянник, прерывая представление.

- Иди сюда, выпей!

- Спасибо, с удовольствием, - сказал Арчибальд. - Нет, прости. Кажется, не могу.

- Почему?

- Полисмен схватил.

- И не отпустит, - развил его мысль констебль достаточно мрачным тоном, ибо живот у него еще ныл.