Арчибальд Малмезон (ЛП)

   Первым результатом его наблюдений явилось подтверждение первоначального его впечатления: Арчибальд вовсе не был идиотом. В выражении лица ребенка присутствовала какая-то пустота, но это была скорее пустота невежества, чем глупости. А невежество его вызывало удивление. Он никогда не считался мальчиком большого ума, но пропасть в его знаниях до странного припадка и после была приблизительно такой же, какая разделяет знания Бэкона и простого земледельца. Даже если бы он только-только появился на свет, то и в этом случае не смог бы выказать меньшего знакомства с ним; отец, мать, сестра - все они были ему совершенно незнакомы; он пристально смотрел на них, не узнавая; он никогда не поднимал глаз, когда произносили его имя, и не подавал виду, будто понимает разговоры, которые велись вокруг него. Его собственные мысли и желания выражались нечленораздельными звуками и жестами, но тайна речи, без сомнения, интересовала его; он изучал движения губ тех, кто обращался к нему, с пристальным, серьезным вниманием, казавшимся весьма забавным, - за исключением его бедной старой тети Джейн, которая бледнела под его пытливым взглядом и заявляла, что он, должно быть, околдован, ибо, хотя он, казалось, ничего не знал, все же у него был самый понимающий взгляд из всех детей, каких ей когда-либо доводилось видеть. Тетя Джейн высказывала то, что уже начало признаваться всеми. Чего бы ни лишился Арчибальд, не подлежало сомнению, что он каким-то образом вернулся к первоначальному знанию (термин "материнское знание" в данных обстоятельствах кажется неуместным), до сих пор ему неизвестному. Он мог забыть свое имя и свою мать, зато научился учиться и познавать и впервые в жизни проснулся. Это было все равно, что сказать: он был новым существом в старом обличье; и это тоже не самый лучший эвфемизм понятию подменыша. Неужели он и в самом деле подменыш? Мудрая женщина, о которой мы уже упоминали, с уверенностью утверждала, что это так, и что, каким бы невежественным он ни представлялся, на самом деле он знал гораздо больше, чем знало любое человеческое дитя в его возрасте или даже больше. В подтверждение этого мнения приводилось доказательство того, что слышали, как мастер Арчибальд, оставшись один в детской, напевал себе под нос слова какой-то песенки, чего не могло бы быть, если бы он вообще не знал слов; значит, он, несомненно, был подменышем.

   Случайно услышав этот довод, доктор Роллинсон решил, что имеет смысл продолжить расследование. Те свидетельства, которые ему удалось собрать, подтверждали истинность этой истории. Причем, песня эта, если верить свидетелям, отнюдь не была обыкновенной детской песенкой, а имела своим содержанием нечто вроде прелестных служанок и пенящихся винных кубков, из тех, какую мог бы написать Томас Мур, и какую джентльмены могли бы исполнять спустя пару часов после начала пиршества. Дело принимало для Арчибальда серьезный оборот. Однако дальнейшее расследование придало ему иную окраску. Выяснилось, что эту песню частенько пел в присутствии Арчибальда до случившегося с ним припадка достопочтенный Ричард, к которому, как уже говорилось, мальчик испытывал странную привязанность.

   Возможно, именно потому, что любовь - хороший учитель, мальчик приобрел способность повторять некоторые куплеты про себя, конечно, не понимая их смысла; и, скорее всего, бессознательно, напевал их так, как это делал бы обычный попугай; причем, всегда в определенное время, а именно после того, как его укладывали спать, и он глядел в темный потолок, прежде чем заснуть. Само по себе это не было чем-то примечательным; загадка заключалась в том, почему он делал это сейчас? Из всех обрывков, сохранившихся в его памяти, почему уцелела именно эта песня, смысла которой он никогда не понимал? Может быть, виной всему была его привязанность к мистеру Пеннроялу? К такому заключению мог бы прийти человек сентиментальный, но доктор был человеком здравомыслящим. Возможно, мальчик притворялся? Нет, это невозможно. Но тогда, в чем же причина?

   К этому времени доктор уже убедил себя, что решение этой загадки в значительной мере прояснит остальное. Поэтому он делал заметки и продолжал наблюдать и анализировать. Во-первых, он обнаружил, что пение происходило при тех же обстоятельствах, что и до припадка, и никак иначе.