Ардагаст и Братство Тьмы

Внезапно над головами сииртя показались трое летящих ненцев. Стрелы-молнии с грохотом ударили в северян и нуров. Волх мигом понял: эти хотят напугать охотников, чтобы бежали, давя друг друга и мешая всадникам; но охотятся летуны за царём. Одни венеды с перепугу бросались наземь, другие пускали стрелы в ответ. Шишок, рядом с которым ударила стрела-молния, тоже упал было. Потом вскочил, выругался и засвистел, загоготал во всё горло. Поднялся ветер, разметал стрелы, подхватил, завертел летунов, и те, бессильно кувыркаясь, рухнули на землю. Лешак довольно подбоченился:

   — Что, не ждали? Леший, он и в вашей тундре леший.

Двоих летунов разорвали в клочья волколаки. Третий бросился туда, где сверкал золотой луч Колаксаевой Чаши. На пути ненца встал Шишок:

   — Куда, коршун? Мы тебе не цыплята.

   — Я — сюдбя! — оскалил зубы летун и выхватил из колчана громовую стрелу, метя в грудь лешему. Но зубы Серячка тут же сомкнулись на запястье ненца, а тяжёлый кулак Шишка проломил череп. Царский леший был с виду неказист, но силён даже и при обычном своём росте.

Тем временем Ардагаст пробился наконец к киту. За клубами горячего пара чудовище нельзя было даже разглядеть, не то, что подобраться поближе с копьями. Заметив среди пара проблески огня, Зореславич направил туда пламя Чаши. И вовремя. Кит выдохнул огонь во всю силу исполинских лёгких. От всадников остались бы только обгорелые кости в спёкшихся панцирях. Но красно-чёрное, смешанное с дымом пламя натолкнулось на золотое. Две огненные стены дрожали, не в силах одолеть друг друга. А сюдбя и тунгаки наседали со всех сторон. Дружинники, став полукольцом, отбивались, не пуская их к царю, занятому поединком с невидимым чудовищем. У каждого в бою было своё место.

И место царя было трудным и опасным. Рука уставала, чувствуя напор недоброго пламени. Раскалялись доспехи, трудно было дышать, словно в натопленной не в меру бане. Кто устанет скорее — человек с маленьким солнцем в руке или живой плавучий остров, извергающий огонь? Где царевичи со зверобоями на байдарах? А невдалеке от царя бился Хаторо, и сердце молодого сииртя терзала досада. Были бы у него каяк и гарпун, он бы в одиночку поразил кита. В роду Моржа он, Хаторо, не последний охотник! А среди росов — только неумелый наездник, с трудом управляющийся с лошадью и длинным копьём.

В небе творилось что-то вовсе непонятное и грозное. С севера надвигались тёмно-синие тучи, явственно слышались раскаты грома. Гроза в такое время года? Среди туч временами проглядывал сияющий золотой диск, хотя солнце должно было быть на юге. С юга же надвигалась, вспыхивая молниями, другая стена туч. А над островом снова загорелся зловещий огонь сполоха. Разноцветное сияние разрасталось, близилось, и с его приближением всё сильнее налетали порывы холодного ветра. И только шаманы видели, как с севера скачут по небу воины на чёрных оленях, а с юга — на белых, как летят их грозовые стрелы, как бьётся окружённый врагами шаман на солнечной птице, а по тундре снова несётся старуха на чёрном быке-олене.

Кшатрий Вишвамитра не был волхвом. Он топтал могучим конём чертей, разваливал кхандой великанов-сюдбя и не видел, как скачет за спинами нечисти всадник на чёрном олене. И вовсе не мог он видеть, как перед всадником бежал рогатый волк, за ним — медведь, а над ними летел орёл. Вдруг тунгаки расступились, и новый враг предстал перед индийцем. Поверх чёрной малицы всадника белел костяной панцирь с фигурой бога Нга, стоящего на ящере. Руки уверенно держали большой лук. Загудела тетива, и сияющая стрела с грохотом ударила в грудь кшатрия. Без звука великан-индиец рухнул с коня. Тяжёлая кханда выпала из руки. А чёрный всадник взвился в воздух и с хохотом закричал по-сарматски:

   — Ваш бог, Светловатый Парень, слаб! Я, Хан-Хаденгота, сюдбя, лучшего воина Солнца убил! А мои звери его душу убьют!

Две стрелы — Ардагунды и Меланиппы — полетели в него. Одну он поймал рукой, другую отбил древком лука и, нагло смеясь, скрылся за спинами тунгаков. Приободрившаяся нечисть снова бросилась на амазонок и северян. Ардагунда приказала Меланиппе вести дружину, а сама соскочила с коня и склонилась над телом мужа. Панцирь на груди его был разворочен и оплавлен, в отверстии краснела обожжённая плоть, пахло палёным мясом. Воительница сжала зубами прядь волос, сдерживая рыдания. Вишвамитра, её священный царь, такой добрый и сильный, мёртв! Страшнее этого были лишь слова ненца о зверях, убивающих душу. Хуже смерти может быть только полная смерть — когда души не будет нигде, даже в худшей из преисподних.