Ардагаст, царь росов

Остервенело бросаясь на царя, Костена совсем забыла о царице. Это и погубило великую ведьму. Запела тетива, и священная стрела с кремнёвым наконечником, вручённая Ларишке жрецом Велеса, с громом ударила в чёрное змеиное тело, и оно рухнуло наземь, охваченное пламенем. Ослепительное пламя погасло так же быстро, как вспыхнуло, и на обожжённой докрасна земле осталась лишь кучка пепла с торчащими из неё костями, змеиными и человеческими. Особенно страшен был растрескавшийся череп — человеческий, но с удлинёнными и зубастыми, как у крокодила, челюстями. С черепа свисала чудом сохранившаяся прядь пышных светлых волос, словно напоминая о том, что их хозяйка не родилась ни чудовищем, ни даже ведьмой.

Увидев гибель матери, Невея с Лаумой бросились бежать к детинцу, куда уже устремились их братья с остатками своей дружины. Лишь Скирмунт задержался у жертвенника. Он занёс над Добряной кремнёвый нож и начал произносить заклинания. Мало было убить девчонку, следовало ещё и посвятить её душу Чернобогу, чтобы она никогда не увидела светлого Ирия. Колдуна не заставил сбиться даже отчаянный крик северянки: «Ардагаст!» Но закончить обряд он не успел. Стрела тохарки ударила его в грудь. Самозваного верховного жреца спасло только то, что стрела была всего лишь освящённая и попала в серебряный диск с Горгоной. Диск исчез, но лик змееволосой богини навсегда остался на груди у колдуна. Потеряв сознание, Скирмунт упал и покатился вниз по склону. Его затоптали бы беглецы, но Шумила вовремя заметил своего зятя и втащил его в детинец. Друг за друга медвежья семейка всегда стояла и тем была опасна для людей.

Первым на вершину холма взлетел на своём коне Роксаг. Окинув восхищенным взглядом обнажённую девушку, он соскочил с коня и акинаком разрезал верёвки, охватывавшие её запястья и лодыжки и пересекавшиеся под плитой. Неизвестно, что бы себе позволил «любимец Артимпасы» на правах освободителя, но тут на вершину взбежали Ясень с Мирославой. Бесцеремонно отстранив роксолана, северянин помог подняться Добряне, окоченевшей и едва понимавшей, что с ней происходит. Мирослава, быстро вернув себе человеческий облик, сняла свитку и надела её на подругу. Ясень обнял Добряну за плечи.

   — Добрянушка! Что они с тобой сделали, нелюди эти? Да я их всех...

   — Ой, ничего, Ясень! Не успели... А что с Ардагастом?

Ардагаст, уже поднимавшийся на холм, увидел, что северянке больше ничего не угрожает, и резко повернул назад. Вскочив на поданного дружинниками коня, царь принялся созывать воинов к детинцу. Ворота детинца были раскрыты, мостик через ров не убран. В воротах толпились убегавшие ведьмы, упыри и прочие чернобожьи воители. Сейчас детинец можно взять с ходу, но... Знать бы, какие ещё чары могут таиться внутри? Где же Вышата?

Вдруг толпа в воротах без звука расступилась. На мостик выехал всадник на чёрном коне, в длинной чёрной сорочке и красном плаще, покрывавшем голову. Вместо лица белел обтянутый бескровной кожей череп. Оголённые зубы скалились в беспощадной насмешке. В тёмных провалах глазниц горели будто два белых угля. Из-за серебряного пояса торчали секира и железный ткацкий гребень, у пояса висел меч, из седельной сумки выглядывал пест. Костлявая рука сжимала косу. В наступившей враз тишине прозвучал низкий женский голос:

   — Не ждал меня, царь Ардагаст, сын Зореслава? Так меня никто не ждёт и никто мне не рад, кроме тех, кому жизнь постыла. Я — Смерть.

Царь не склонил головы, не убрал в золотые ножны меча, и Огненная Чаша по-прежнему горела в его руке. Он лишь спросил недрогнувшим голосом:

   — А какая ты Смерть — Яга или Морана?

   — Не всё ли тебе равно? Я — твоя Смерть. Страшная и грозная, неумолимая, неподкупная. Где тужат-плачут, тут мне и праздник. По всей земле иду, людей кошу: хоть в избе, хоть в палатах, хоть в дороге, хоть в походе. Скошу и тебя.

Царь молчал. Из тёмных глазниц с белыми углями лился на него холод тёмных пространств, где ничего живого нет и не было. А звучный, безжалостный голос издевательски приглашал:

   — Ну, давай, проси меня. Сули свои богатства — мне бы и кесарь Веспасиан, и Сын Неба свои царства на откуп отдали, и была бы у меня казна золотая от восхода солнца и до заката. Сули жертвы и обряды — ими ещё никто от меня не откупался. О жалости моли — мне никого в этом мире не жалко. Отсрочки проси — с матерью проститься, которую сам не знаешь, где искать. Кончились твои подвиги, царь росов. Их и так на многих бы хватило.

Царь бесстрашно вскинул голову:

   — Нет, Смерть, не кончились мои подвиги. Я ещё не достроил моего царства, не одолел царя Цернорига и его чёрных друидов, даже городка этого проклятого не разорил. И не увидел я всех трёх даров Колаксаевых. Пока не исполню всего, для чего меня боги избрали, рано тебе за мной приходить. Разве что недостоин окажусь избранничества и царства.