Арденнская операция. Последняя авантюра Гитлера

По оценкам контрразведки, в Ахене до тридцати процентов населения игнорировали нацистские приказы об эвакуации. «Не грубите им, – гласила директива Корпуса по обращению с немцами в условиях американской оккупации, – но не позволяйте им обмануть вас» {125}. Немцы привыкли исполнять приказы, а не просьбы. Многие действительно были готовы отречься от нацистов и предоставлять информацию, но разведке союзников зачастую было трудно точно определить, каким сведениям можно доверять. Распространились слухи о беспорядках в разрушенном бомбами Кёльне, где полиция билась с так называемыми «пиратами Эдельвейса», в число которых входили отряды диссидентской молодежи, а также примерно 2000 немецких дезертиров и бежавших иностранных рабочих, укрывавшихся среди развалин {126}.

Бомбардировки союзников не только разрушили города. Путешествие на поезде стало очень затруднительным, а то и невозможным. Немецкие офицеры и солдаты, получившие наконец отпуск для поездки на родину, вдруг поняли, что почти все драгоценные дни они провели в поездах или в их ожидании на станциях. «Наш лейтенант отправился в отпуск в Мюнхен [из Райне, городка у голландской границы], – рассказывал унтер-офицер люфтваффе по фамилии Бок. – Он отсутствовал десять дней, но только один день провел дома» {127}.

Мало кто из солдат решался поехать в отпуск в Берлин, если там у него не было семьи или возлюбленной. В столице все были измотаны бессонными ночами: бомбардировочное авиационное командование Королевских ВВС вело свою собственную «битву за Берлин», нанося сокрушительные удары по городу ночь за ночью. Вот типичный пример городского висельного юмора:

– Что такое трусость?

– Когда берлинец добровольно отправляется на Восточный фронт {128}.

Приезжие часто удивлялись тому, как приспособились к этим условиям люди всех социальных групп. «Теперь я так привыкла жить среди этих руин, – писала в дневнике Мария Васильчикова («Мисси»), – с постоянным запахом газа в воздухе, смешанным с запахом щебня, ржавого металла, а порой даже со зловонием гниющей плоти» {129}. В ту зиму не хватало топлива, и в квартирах было особенно холодно. Стекла для ремонта окон не хватало, и, когда звучали сирены, люди их распахивали, надеясь спасти оставшиеся стекла от взрыва бомб.

Во время воздушных налетов битком набитые подвалы и бетонные бомбоубежища дрожали и сотрясались. Маломощные лампочки мерцали, тускнели, гасли и снова загорались. Дети кричали, многие взрослые сидели, уткнувшись головой в колени. Когда сигналили отбой, многие, как признавались сами, пребывали в некоем странном восторге, обнаружив, что до сих пор живы. Но некоторые оставались в подвалах даже после того, как другие уходили. Там было теплее и не так опасно.

«Кожные заболевания, – сообщал один врач, – распространились и в армии, и дома из-за низкого качества доступного мыла, переполненности бомбоубежищ и уцелевших домов, из-за нехватки одежды, из-за плохой гигиены…» {130} Рабочие в промышленных районах все чаще умирали от дифтерии. Распространились венерические заболевания – отчасти из-за возвращения немецких войск из Франции, Бельгии, с Балкан и из Польши.

По словам военного судьи, в Берлине насчитывалось 18 000 дезертиров из войск вермахта {131}. Многие прятались в лачугах на небольших земельных участках. Они, без сомнения, прониклись немецкой армейской шуткой: «Война как кино: впереди много всего творится, но лучшие места сзади» {132}.

Обычные немцы наконец-то были готовы, подвергая себя ужасному риску, приютить дезертиров – сыновей, племянников, а иногда даже незнакомцев. К концу года вермахт казнил примерно 10 000 человек, и этой цифре предстояло значительно увеличиться в последние месяцы войны {133}.

Семьи дезертиров также сурово карались. «В ночь с 29 на 30 октября, – как огласил в повестке дня командир 361-й народно-гренадерской дивизии, – солдат Владислаус Шляхтер из 4-й роты 952-го гренадерского полка дезертировал к врагу. Военный трибунал, созванный в тот же день, вынес Шляхтеру смертный приговор. Таким образом, он навсегда изгнан из нашего сообщества и, возможно, никогда не вернется в свой дом. Самые безжалостные репрессии ждут членов его семьи, и эти меры необходимы в борьбе за выживание немецкого народа» {134}. Угрожали и семьям военнопленных, которые слишком много рассказывали американцам.