Арена

— Не знаю. Я много чего видел, но любовь — это не преступление, так что я не знаток. Но ты беспокоишься о нём, таешь на глазах, как солнце осенью; вдруг тебе рядом с ним станет легче? Вернёшь ему кольцо, и как знать, что случится дальше.

— А если я не вернусь, дедушка? Что ты скажешь маме и Саше?

— Правду. У тебя великие мама и сестра — они поймут, я уверен; они привыкли ко мне, привыкнут и к тебе; Сашу за мужество можно даже выдать потом замуж за премьер-министра.

— А ты, разве ты не будешь скучать?

— Буду. Но что значит дедушка, когда где-то, может быть, без тебя страдает любимый?

Клавдия засмеялась, обняла дедушку, и они проговорили ещё полночи — обо всём.

Утром, за завтраком, дедушка и Мариус обсуждали, как Клавдии пройти в Менильен. «Нужна башня, — говорил Мариус, — маяк, что-нибудь такое, только обязательно старое: только через десять минимум лет, если они их выдерживают, башня и маяк становятся частью Тёмной Башни»; «что такое Тёмная Башня?» — и пока Мариус объяснял дедушке философию Тёмной Башни, Клавдия ела и думала — напряжённо, словно на экзамене: все вокруг твердят о любви, будто она любит Лукаша, но любит ли она? «Не знаю, нет, наверное, но я беспокоюсь о нём, — ответила она сама себе, показала себе руки — чистые, и карманы вывернула: никаких шпаргалок, — он болен, надо отдать ему его кольцо. Пусть встанет с постели и воюет. А я посмотрю на его мир, на него, в доспехах, на коне, и вернусь в свой мир, выйду замуж за Вальтера, перестану верить в сказки, буду сублимировать, рисовать, писать диссертацию…»

— Я вспомнил, есть башня, не совсем башня, маяков-то у нас нет почти, чай, не море; а водонапорная, в трёх станциях от нас на электричке, старая-старая, ещё до революции построенная; говорят, даже действует, но ею, конечно, никто не пользуется. Она забитая, но глава поселка — мои знакомый, сможем договориться, открыть… — говорил где-то дедушка.

— Попробуем, — отвечал Мариус. — Клавдия? Клавдия? Вы нас слышите?

— Да, — всё вокруг было прозрачное, солнечное, даже не верилось в чудеса, другие миры, просто хотелось взять купальник и побежать на озеро; пить там на пляже квас, смотреть на рябь, будто не ветер, а Биче Сениэль бежит по воде, святой Каролюс Дюран шагает…

— Клавдия, у вас есть старинная одежда, под старинную? Лукаш сказал, вы увлекаетесь, играете в какие-то игры… Вам нужно надеть; вдруг всё получится, и вы попадёте в Менильен, а там — Средневековье.

— Хорошо, — ответила она, доела пирог — яблочный, с корицей и сливками; поднялась в свою комнату; ролевую одежду она всегда брала с собой: иногда ей нравилось ходить в ней просто так, релакс, как кто-то ходит голышом, в капле духов Шанель; она выбрала не костюм Робина Гуда, не парадную одежду леди Ровены — бордовое бархатное платье, отделанное золотым шнуром и красными камнями, — а то, что называла нарядом служанки; Клавдия сшила его по иллюстрации из «Спящей красавицы», там в такой одежде спала девушка; удивительная была картинка: служанка с кувшином воды — намного красивее самой принцессы; белая рубашка с широким рукавом, синий суконный корсет с чёрным шнуром; чёрно-зелёная юбка и несколько пышных нижних, разноцветных; ни разу его не надевала. Полосатые шерстяные чулки, жарко, наверное, будет… интересно, в Менильене тоже лето? Кожаные туфли с широкими пряжками, на крошечном каблуке — просто из магазина; «такие ирландские, правда?» — сказала она в своё время Вальтеру.