Арена

— Да! — закричал Дэнми, от голоса его что-то упало и зазвенело. — А зачем она на меня так смотрела? Мне было больно, было плохо, но это моя боль, она мне понятна, она моя — порезы от звезд, холод, чернота, а она смотрела, и боль уходила, и я становился слабым, и я убил ее, я защищался. Она бы превратила меня в…

— Обычного человека, она любила тебя, Дэнми, — мягко, как больному, проговорила сестра Лукреция. Дэнми повернулся к ней, каблуки его обуви заскрипели. И тут сестра Лукреция увидела, что он улыбается — ей: красные губы, черный взгляд; злоба и похоть стояли за этой улыбкой, как за гримом, но голова кружилась, будто от сильного запаха лилий, хотелось идти на зов, забыть свое имя…

— А Эргино? — отец Спинелло рухнул на пол, схватился за скамью. Дэнми даже не смотрел на него, но убивал.

— Эргино начал каяться, — и шагнул к монахине, улыбнулся вновь, протянул к ней руки. — Ведь вы тоже любите меня, — прошептал, и лицо его оказалось так близко, вдруг такое взрослое и такое прекрасное, и глаза бездонные, черно-синие, — но ваша любовь причиняет боль вам, и мне… мне нравится… Лукреция, иди ко мне, будь со мной…

Монахиня закрыла лицо руками, зажмурила глаза, закричала:

— Прочь, дьявол! Вон, вон из этого мира!

Дэнми словно ударили со всей силы, улыбка сползла с лица, лицо побледнело. Он оказался вдруг не рядом, а далеко, в тени колонн, и тянул свои тонкие белые руки, совсем ребенок.

— Пожалуйста, — шептал он, — не прогоняйте меня… не покидайте… Я скажу, что я помню: лишь мрак и одиночество, лютый холод, такой холод, какой только есть в небесах… там нет рая… там только холод… О боже, — застонал Дэнми, — мне холодно, прошу вас! Не покидайте меня! Любите меня, пожалуйста, я никогда не знал, что такое любовь, — и вдруг двери церкви распахнулись, и ветер с ревом ворвался в зал, загасил все свечи, кинул сноп снега, и огромная луна упала на землю, сестра Лукреция закричала: «Дэнми, Дэнми!» Дэнми бежал по лунному свету, крошечный и черный, а вокруг, словно вороны, кружился снег.

— Держите его, — отец Спинелло попытался схватить тень Дэнми, — о Боже!

Сестра Лукреция побежала из церкви вслед за мальчиком. Ее ослепили, закружили, обессилили свет луны, ветер и черный снег. Откуда-то сверху она услышала крик Дэнми:

— Помогите, они уносят меня…

Луна раскололась и упала на землю, ветер утих, и сестра Лукреция услышала тишину, а потом часы на городской башне пробили полночь. «Завтра Рождество», — подумала сестра Лукреция, села на снег и тихо-тихо, чуда не будет, заплакала. Дэнми искали всю ночь, его не было ни в церкви, ни в приюте, ни на близлежащих улицах. Утром люди увидели только цепочку его следов на ночном снегу: следы шли по лестнице от церкви, по площади и обрывались на середине, будто он взлетел. Мальчика с бездонно-черно-синими глазами так и не нашли, цепочку следов затоптали любопытные, а снег в ту зиму больше не выпадал».

Утром Снег проснулся рано-рано, сел на кровати, испугался сначала: где он, все розовое, белое, словно он попал в торт Трех Толстяков; потом вспомнил, как перелез через забор, ночной сад, подсвечник, Макса Дюрана в пижаме цвета сливочного масла и портрет Дивьена, словно фильм, словно падал с высоты — и это вся его жизнь; отодвинул занавеску — и увидел, что возле камина, на низеньком кресле, сидит человек, молодой, красивый, темноволосый, в старинной одежде: парик с косичкой, черная ленточка, манжеты, камзол, шпага, прямая, узкая, как нос Буратино, ботинки на каблуках, с огромными пряжками; и читает — чей-то дневник.