Арена

— А вдруг кого-то раздавит? И что ты будешь делать с этой тайной?

— Ничего.

— Но ведь… разве тебя не интересовало, кто твой отец?

— Нет. Ведь его не было рядом. А зачем тратить время на тех, кто не рядом, мысли, чувства, особенно лучшие? Это жалость к себе — создание кумиров.

— И то, что это католический священник, никак не поколебало твою веру?

— Нет. Я даже наконец-то по-настоящему поверил — вот как Он меня хотел, как верил в мое рождение, верил в меня…

— Кто?

— Господь…

— Макс, ты совсем спятил, в этом своем замке, превратился в религиозного фанатика, прикольно. А как ты догадался, кто твой отец? Нашел что-то? Или услышал?

«Я увидел — священника сегодня, я видел своего отца, и он был потрясающе похож на тебя, и я понял, это не случайно: это либо Дивьен сбивает меня с толку, либо сам Бог — говорит правду», — Макс улыбнулся Снегу, ему захотелось сильно-сильно обнять друга, сжать его лицо в ладонях, чтобы запомнить его черты навсегда, как прикосновение к шелку или к нагретому солнцем камню со слюдой — память самых кончиков пальцев, если потеряешь вдруг все остальное; «черт, в туалет хочу», — и Макс перелез через Снега на пол; «на первом, налево от столовой», — напомнил Снег и взял книгу из-под себя. Макс спустился вниз, в одной комнате была приоткрыта дверь и горели такие же огоньки, как у Снега, и тихо-тихо играли флейта и арфа. Макс сходил в туалет, а когда шел обратно, из-за двери выглянула Капелька. Она была в темно-синем, бархатном, рукава до пола, расшиты бисером и серебром, косы тоже до пола — и Макс подумал: у нее, наверное, там другой мир — венецианский бал пятнадцатого века.

— Привет, — сказала она, улыбнулась, сердце Макса забилось так сильно, будто там дом старый разбивали, сносили ядром; так запросилось наружу, в хорошие руки, что он испугался, вдруг она услышит.

— Привет, — ответил он и тоже улыбнулся.

— Ты Макс, ты ночуешь сегодня у Снега? Как твои дела?

— Да, мы поделили его книги, — она опять улыбнулась, у Макса закружилась голова, будто он в небо, полное снега глянул. — Все хорошо.

— Да, точно, он же спит на книгах, ребра как переплет. А ты как, бедненький?

— Ну, я не такой уж избалованный, каким кажусь. Спасибо за сэндвичи, они были просто супер.

— Ты кажешься не избалованным, а нежным. Есть такие цветы, сложные, — свет, поливка, земля… Пожалуйста. Спокойной ночи.

Макс шел по лестнице, читая про себя Кретьена де Труа, Снег дремал, книга лежала у него на груди, как у старика. «Снег, — зашептал Макс, — я влюбился», — «пока шел в туалет?» — «нет, давно», — «господи, в кого? в Дульсинею Тобосскую?» — «в твою сестру», — «в которую из них?» — «в Капельку», — «о нет, она через пару дней родит не твоего ребенка», — «но помечтать ведь не вредно…» — «нет, не вредно, если не обгоришь; Макс, я забыл сказать тебе: когда твоя мама приехала, она приняла меня за тебя, а еще назвала меня не Максом, а Рене… это важно?» Макс посмотрел на него с улыбкой, странной, непостижимой, как сад в полнолуние: «в детстве было бы важно, а теперь — теперь я Макс… Максимус Мериди», — «какой ты Мериди, ты Марк Аврелий скорее или Плиний Младший» «знаю, и такой же из меня Рене… о, здорово, Снег, Капелька помнит, как меня зовут» «ну, я не спорю, она классная, давай спать, у нас завтра алгебра первая»; и они опять спали, и Макс мечтал о поцелуе, теплом, сладком, первом, о вине Грея, о целом космосе.