Арена

Мишка нырнул глазами в протокол, пробежал его от начала до конца, сначала просто так, потом повторно, загибая пальцы. Одинцов все это время молчал.

— Тридцать семь выстрелов?

— Это при условии, что ни одна пуля не улетела в окно. А учитывая, что окно было разбито вдребезги, думаю, улетела. Представь себе такую картину: по квартире мечется человек, ты в него стреляешь, потом меняешь обойму, потом стреляешь снова… и так пять-шесть раз.

— Бред.

— Не то слово. И все же эксперты клянутся, что стреляли из одной и той же пушки. Третье. На левой руке мужчины и под ногтями правой руки обнаружена кровь. Анализ показал, что это… не кровь.

— А что? — не найдя ничего лучшего, спросил Михаил.

— Неизвестно. Какой-то химический состав. Петровича из экспертного знаешь?

— Ну.

— Так вот, Петрович говорит, что это все-таки кровь. Жидкость по составу очень похожа на кровь, но…

Он на некоторое время замолчал. Михаил тоже не подгонял шефа, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет. Тот все скажет сам, поскольку раз уж начал, то останавливаться глупо. Просто нужно время, чтобы подобрать слова.

— Короче. Либо это не кровь вообще, либо кровь, но не человеческая.

— А чья? — Михаил не то чтобы не врубился, но просто на уровне подсознания оттягивал принятие неизбежного, стараясь найти выход из психологического тупика в известных и банальных вещах. — Животные в доме были?

— Мишка, это не наша кровь. — Одинцов вздохнул и, собравшись с силами, выпалил: — Не земная.

Наверное, он ожидал гомерического хохота, вращения пальцем у виска и банальных фраз типа «ты, брат, погнал». Наверное, он даже был бы немного рад, если бы Мишка выдал нечто в таком духе… Но тот молчал. Снова проглядел вторую подшивку и уперся в Одинцова вопросительным взглядом.

— Ну а это откуда?

— Это мне на следующий день дал Бурый, — вздохнул Одинцов. — Самоубийство. Дело закрыто.

— Самоубийство? Одиннадцать пулевых ранений, из них четыре смертельных?

— Особо жестокое самоубийство, — мрачно заметил Одинцов, даже не улыбнувшись. — Из дела изъяты все заключения экспертизы, вместо них вложены новые. У бабы этой, понимаешь ли, не пуля в животе, у нее там столовый нож. А мужик, оказывается, застрелился, причем из оружия, которое найдено рядом с телом.

— При осмотре его там не было?

— Ясный пень. И еще. Прилагающийся к делу в качестве вещдока пистолет имеет спиленные номера, по результатам баллистической экспертизы — не фальсифицированной, кстати, а самой что ни на есть честной — чист как стекло. Только вот все пули в хате этой выпущены были не из него… в отчете об этом, конечно, ни слова.

— Хреново… так, Генка, один очень важный вопрос. Какое, к едрене фене, это имеет отношение ко мне?

— Тебе фамилия потерпе… самоубийцы ни о чем не говорит?

Михаил еще раз вчитался в фамилию, в имя убитых мужчины и женщины. И вспомнил.

— Твою ж…

— Вот именно.

Мишка вскочил и заходил по квартире кругами, затем сорвал трубку телефона, набрал номер.

После нескольких долгих гудков на том конце линии послышался недовольный голос.

— Слушаю.

— Петро? Это Угрюмов. Бросай все дела…

— Как это, бросай? У меня…

— Насрать. Бери машину, дуй сюда, — он продиктовал адрес Одинцова, — и быстро.

— Может, уж лучше вы к нам? — неуверенно протянул Петр, но по угрожающему сопению в трубке понял, что спорить бессмысленно. — Еду. Пятнадцать минут.

Михаил швырнул трубку на рычаг.

— В «Арену» сообщил?

— И не собирался. Это дело дурно пахнет, поэтому сначала подумаем сами.

— Добро… сейчас подъедет один кореш, да ты его, впрочем, знаешь, он в курсе дела. Помозгуем вместе.

Анжелика смертельно не любила вечерних платьев. Наверное, для них просто не пришло еще время, а может быть, сказалось воспитание — она всегда была бой-бабой, почти мальчишкой, предпочитая куклам солдатиков, а пасьянсу — DOOM. И предпочтения в одежде отдавала джинсам, кроссовкам и прочему барахлу стиля «унисекс». По крайней мере в первые двадцать лет своей жизни.

Потом она познакомилась с парнем, который спустя месяц перебрался к ней на постоянное место жительства. Постоянство это оказалось недолговечным, но он, покидая эти стены навсегда, оставил за собой две очень важные вещи.

Прежде всего он убедил Анжелику, что у нее отличные ноги, которые просто грешно скрывать под джинсами. Он был настолько убедителен, что девушка, хотя и не смирившись с соблазнительными вечерними нарядами, сменила свою привычную униформу на шпильки и мини, иногда даже вызывающие. Собственно, к радости окружающих — видеть рядом очаровательную девушку куда приятнее, чем серое безобразие, пол которого определяется в основном отметкой в паспорте.

И главное, парню этому удалось убедить Анжелику в ее неотразимости. В этом его мнении, несомненно, достаточно важную роль сыграла банальная влюбленность, однако девушка поверила, прониклась и расцвела. На самом деле ее никак нельзя было назвать красавицей, по крайней мере если следовать общепринятым канонам красоты, но она была более чем симпатичной, и теперь, когда серая мышка ушла в прошлое, от поклонников не было отбоя.