Арена. Политический детектив. Выпуск 3 (сборник)

Гунхильд уставилась на него. Она побледнела, прижала руки к животу и вся дрожала, будто стояла в тоненькой кофточке на сыром сквозняке.

— Нет…

— Что?

— Я не хочу…

Этого Герберт не понял. Ведь он дарил ей жизнь! Она сделала для него много добра, и теперь он ей воздает. За все на свете приходится платить. Карпано и Блеквель погубили его жизнь, за это он погубит их жизнь. Он поджег один из пакгаузов Бута, и Бут заставил его отработать эти деньги за решеткой. За все — той же монетой! С этим не поспоришь. Гунхильд много чего ему подарила, сейчас он делает подарок Гунхильд. А она отказывается принять подарок. Это выше его понимания.

Кстати говоря, сама Гунхильд вряд ли смогла бы объяснить, почему ответила Плаггенмейеру именно так. Конечно, какую-то роль тут сыграло чувство солидарности с одноклассниками, хотя они ни в коей мере не были ее единомышленниками, их вообще мало что связывало. Может быть, сработала столь необходимая для ее будущей профессии журналистки интуиция. Свое будущее Гунхильд представляла достаточно отчетливо: сделать себе имя в журналистике, постепенно завоевать голоса избирателей в Брамме, добиться избрания в бундестаг, ну а если и нет, все равно расти, совершенствоваться, жить полнокровной жизнью, быть человеком, а не пешкой. Возможно также, что она подсознательно понимала: сейчас, здесь, в этом классе, расставляются вешки ее будущей жизни, Если она уйдет, спасая свою жизнь и оставив остальных на произвол судьбы, ей этого пятна вовек не отмыть. «Слова красивые знает, а чуть запахнет паленым— в кусты!» — вот что будут говорить о ней люди. Нет, она должна остаться, другого выхода нет.

Как, однако, в этом разобраться Плаггенмейеру, для которого будущее вот уже много лет не простирается дальше завтрашнего утра, как ему все это понять? Он потерял всякую уверенность в себе, и это его состояние сразу уловили наиболее тонкие и серьезные ученики класса, особенно Гунхильд и Иммо Кишник, а также доктор Ентчурек, которые принялись уговаривать его.

Иммо Кишник, худощавый блондин, сын адвоката и председателя фракции СДПГ подрайона, сказал:

— Послушай, Берти, не валяй дурака, увидишь, мы все тебе поможем! Мой отец знаком кое с кем в БКА [23] в Бонне, они обязательно твоим делом займутся. Я считаю, ты абсолютно прав, что бьешь во все колокола, но не стоит перехлестывать. Нет, серьезно, чтобы отыскать убийцу Коринны, найдутся способы получше.

Плаггенмейер посмотрел на него, как на человека, интересующегося, как пройти ко всемирно известной ратуше Брамме, на одном из африканских наречий.

Иммо Кишник, эта погань.

— От таких, как ты, только помощи и жди! — проговорил Плаггенмейер с издевкой.

Школьниками они вместе выступали за сборную Брамме по легкой атлетике, в барьерном беге и прыжках в высоту. Он всегда оставлял Иммо далеко позади, и тот однажды решил отомстить ему. Когда ребята собрались после тренировки в душевой, он начал:

— Что такое парадокс, знаете?

— Нет!

— Ну так вот: если лошадь начнет класть свои яблоки впереди, а не позади себя, это и будет парадокс. Дерьмо тоже должно знать свое место.

Может быть, Иммо тоже вспомнил об этом случае. Как бы там ни было, он умолк.

За ним к Плаггенмейеру обратилась толстушка Дёрте:

— Я предлагаю заявить о нашей солидарности с Гербертом Плаггенмейером.

Это было в духе «юзосов», но прозвучало как-то неестественно, высокопарно.

— Невеста Берти убита. Вне всякого сомнения— представителем правящего класса, который подло пытается избежать ответственности. Классовая полиция Брамме пытается взять его под свою защиту. Как и классовая юстиция. Схватить за воротник одного из богачей противоречит их интересам. Мы, 13-й «А» класс гимназии имени Альберта Швейцера, требуем: «Справедливости для Герберта Плаггенмейера!» Мы объявляем ученическую забастовку. И будем бастовать до тех пор, пока полиция не отыщет виновного.

Ропот признания, крики:

— Давай напиши это! Мы все подпишемся и пойдем по домам.

Дёрте вырвала листок из блокнота, принялась формулировать свои мысли.

— Выбрось свою бумажку, — сказал Плаггенмейер. — На нее ничего не купишь.

Он им не поверил. От Коринны, и особенно от Гун-хильд, он знал довольно точно, кто в Брамме всерьез интересуется политикой и к чьему мнению стоит прислушаться.

Об этой Дёрте, об этой пампушке на ножках, никто никогда и словом не обмолвился. Значит, она просто-напросто комедию ломает.

— Если хочешь протестовать, взорви банк или здание полицейского управления. Или контору Бута, а наш класс тут при чем? — крикнул кто-то.

— Эти молодые люди действительно неповинны в том, что случилось, — сказал доктор Ентчурек.

Плаггенмейер прищурился:

— А кто же меня пригнал сюда: ваши родители, ваши отцы, вот кто! «Берти Плаггенмейер, дерьмо коричневое, убирайся из Брамме! Куда угодно, хоть в тюрьму, хоть в преисподню! Тебе здесь не место!» Вот как все было. Никто не пожелал взять меня из детдома, не нашлось ни одного мастера, научившего бы меня чему-то путному, ни один учитель не соглашался посидеть со мной после уроков. Разве не так?