Арена. Политический детектив. Выпуск 3 (сборник)

— Пока вы здесь сидели, он, видно, обо всем этом думал, — продолжал Кемена. — Он нам не доверяет, считает, что мы на любые уловки пойдем, лишь бы его заманить в ловушку. Пару минут назад он потребовал меня для разговора. Знаете, чего он теперь хочет?

— Не нагнетай! — оборвал его Бут.

— Хочет, чтобы мы предъявили ему труп Блеквеля, представляешь себе?

— Пусть увидит. Я и на это добьюсь согласия вдовы и властей.

— Да, но толку мало.

— Почему?

Несколько секунд Кемена колебался.

— А потому, что ни один человек не признает, что эти ошметки, оставшиеся после взрыва, были когда-то Блеквелем…

Он подошел к стулу и тяжело опустился на него.

Такого развития событий не мог предвидеть никто. Если в своем недоверии к властям Плаггенмейер зашел так далеко, что усомнится в подлинности останков Блеквеля, — как он отреагирует на признание?

Почует подлог?

Впервые сам Гюнтер Бут не смог сразу предложить запасной вариант, он только проговорил ожесточенно:

— Подождем — увидим.

11 часов 58 минут— 12 часов 16 минут

Всякий раз, давая перед главами ориентиры во времени, мне кажется, что я ошибся на час-другой. Пробегу глазами мои заметки и говорю себе: нет, никак не может быть, чтобы это случилось уже в двенадцать! Ты, наверное, ошибся. Но все точно, записи делались по часам и тут же отмечались галочкой. Привыкнув к будничному, монотонному течению жизни, мы, очевидно, теряем чувство времени, когда вдруг сталкиваемся с чем-то неожиданным. Страх и испуг превращают время в понятие относительное. Если для свидетелей всего этого кошмара, собравшихся во дворе гимназии, четыре часа уплотнились до одного, то для сидевших в классе они же растянулись до многих-многих лет. Когда человек знает, что ему вскорости суждено умереть, он за считанные минуты заново переживает всю прожитую жизнь, пусть в картинах, молниеносно сменяющих одна другую, видит себя в роли, которую он намеревался сыграть — в мечтах, в воображении — через пять лет, через десять и больше. Гунхильд Гёльмиц — журналистка, публицистка, политик, мать, борец, отстаивающий в Федеративной Республике традиции и идеи гуманизма и социализма. Иммо Кишник, адвокат, владелец виллы на Браммерберге, председатель спортклуба ТВФ «Брамме», отец центрального нападающего сборной страны по футболу. И так далее, и так далее. Аннемария Герхард, Ирена, Хорн, Фридмар, Антье, всего двадцать два имени, двадцать два человека.

И в каждом отдельном случае поразительная спрессованность чувств и переживаний, в каждом из них — неповторимость личности, каждый раз обостренное ощущение того, что, если умру я, весь мир перестанет существовать. Все существует, пока есть я.

И вдобавок ко всему Герберт Плаггенмейер. Он напоминает ракету с атомным зарядом, которая стала неуправляемой. Дитя человеческое, вышедшее из-под человеческого контроля. Никто и ничто не в состоянии рассчитать траекторию, по которой он полетит в ближайшие часы…

Итак, в Брамме самый полдень, high noon, как говорят американцы.

Я увидел возвращавшихся из квартиры завхоза Бута и Кемену. Доктор Карпано, как выяснилось позднее, вернулся в больницу.

Тем временем в классе произошло одно событие. Не из разряда сенсационных, но призванное смягчить нервную обстановку. С согласия Плаггенмейера, внимательно и недоверчиво следившего за происходящим, санитары машин «скорой помощи», благоразумно соблюдая осторожность, передали через окно подносы с бутербродами, пакеты с молоком, воду и пепси-колу. И еще успокоительные таблетки.

Плаггенмейер сделал всего несколько глотков из бутылки с водой. Предварительно он убедился, что крышечки на бутылках сидят крепко и, значит, никто не подливал в воду снотворного — страх перед возможной провокацией не оставлял его. От еды он вообще отказался. Все это было ему не по душе. Шансы заложников продержаться до победного конца возрастали, и настолько же уменьшались его собственные шансы заставить своих противников выбросить белый флаг. С другой стороны, еда и питье отвлекали от непродуманных действий тех, кто, подобно Хакбарту, замыслил бунт на корабле. О том, что Ханс Хеннинг остался в живых, ему сообщили с улицы.

Плаггенмейера лихорадило. Температура? Или всего лишь страх, что трое-четверо из парней возьмут и бросятся на него? Перешептываются они постоянно, вдруг о чем условились? А что ему с одним пистолетом делать, если нападет целая куча? Если они с ним справятся, они его линчуют, разорвут на части, выколют глаза, да мало ли… Полиция, как всегда, опоздает…

Он задрожал.

Оставалась только взрывчатка. Покрепче сжал в руке панельку взрывателя.

Такой в общих чертах была обстановка в 13-м «А», когда Бут возобновил переговоры с Плаггенмейером. Начал он с того момента, до которого дошел Кемена.

— Послушайте, господин Плаггенмейер, — крикнул он, отказавшись от мегафона. — Полиция в Браке нашла у Блеквелей письменное признание. Кроме того— слушайте меня внимательно! — его вдова признала, что алиби ее мужа было сфальсифицировано: в интересующее нас время его дома не было, все свидетели солгали.