Ареопагитика

И если бы кто-нибудь стал убеждать вас, Лорды и Общины, что все эти рассуждения об угнетении ученых людей вашим Постановлением о цензуре представляют из себя лишь цветы красноречия, а не действительность, то я мог бы рассказать вам, что видел и слышал сам в других странах, где существует подобного рода тирания инквизиции. Когда я жил среди ученых людей тех стран, ибо мне досталась эта честь, то они называли меня счастливым за то, что я родился в таком крае философской свободы, каким они считали Англию, тогда как сами они должны были лишь оплакивать рабское состояние своей науки, оплакивать, что это рабство помрачило славу итальянского гения, что за последние годы в Италии не написано ничего, кроме льстивых и высокопарных сочинений. Там я отыскал и посетил славного Галилея, проводившего свою старость в тюрьме инквизиции за то, что держался в астрономии иных взглядов, чем францисканские и доминиканские цензоры.

И хотя я знал, что Англия в то время громче всех стенала под игом прелатов, уверенность других народов в ее свободе я все же принял как залог ее будущего счастья. Тогда я еще и не мог надеяться, что ее воздухом уже дышат достойнейшие люди, вожди ее будущего освобождения, о деянии которых не заставит забыть никакая превратность времени до самого конца этого мира. Когда началась эта освободительная борьба, я менее всего опасался, что жалобы, слышанные мною от ученых людей других стран по поводу инквизиции, мне придется в эпоху Парламента услышать от ученых людей своей родины по поводу постановления о цензуре. И жалобы эти были настолько распространенными, что когда я сам присоединил свой голос к общему недовольству, то — могу сказать, хотя и без зависти — сицилийцы побуждали против Верреса человека[32], заслужившего их любовь своим честным квесторством, не с такой силой, как доброе мнение обо мне людей, уважающих вас, известных и уважаемых вами, побуждало меня, путем просьб и убеждений, не отчаиваться и высказать все, что правый разум внушит мне в пользу уничтожения незаслуженного рабства науки. Многое можно привести в пользу того, что в данном случае выразилось не отдельное настроение, а общая жалоба всех, кто образовал свой ум и наполнил его знаниями выше обычного уровня, чтобы помогать другим постигать истину и самому воспринимать ее от других.

Во имя их ни перед другом, ни перед врагом не скрою общего недовольства. В самом деле, если мы опять возвращаемся к инквизиции и цензуре, если мы до того трусливо относимся к самим себе и подозрительно ко всем людям, что боимся каждой книги и шелеста каждого листа, даже не зная еще их содержания; если люди, которым недавно было почти запрещено проповедовать, теперь будут в состоянии запрещать нам всякое чтение, кроме угодного им, то из этого получится не что иное, как новая тирания над наукой; и скоро станет бесспорным, что епископы и пресвитеры — для нас одно и то же, как по имени, так и по существу. Зло от прелатства, которое ранее через двадцать пять или двадцать шесть епархий ложилось равномерно на весь народ, теперь, несомненно, ляжет исключительно на науку, так как теперь пастор из какого-нибудь маленького невежественного прихода внезапно получит сан архиепископа над обширной книжной провинцией: мистический собиратель бенефиций, он не покинет своего прежнего прихода, а присоединит к нему новый. Тот, кто еще недавно восставал против единоличного посвящения каждого новичка-бакалавра и единоличной юрисдикции над самым простым прихожанином, теперь у себя дома, в своем кабинете будет применять и то и другое по отношению к достойнейшим и превосходнейшим книгам и способнейшим авторам, их написавшим.

Это не значит соблюдать наши договоры и торжественные клятвы! Это не значит уничтожить прелатство, а лишь изменить форму епископства; это значит только перенести митрополичий дворец из одной области в другую; это — лишь старая каноническая уловка перемены епитимии. Пугаться заблаговременно простого нецензурованного памфлета значит вскоре начать пугаться каждого сборища, а затем, в скором времени, видеть сборище и в каждом христианском собрании. Но я уверен, что государство, руководимое правилами справедливости и твердости, и церковь, заложенная и построенная на камне веры и истинного знания, не могут быть так малодушны. В то время, когда религиозные вопросы еще не решены, ограничение свободы печати способом, заимствованным у прелатов, а последними у инквизиции, чтобы вновь подчинить нас разумению цензора, должно неизбежно вызвать сомнение и уныние у всех ученых и верующих людей.