Арес

Сейчас тренированная расчетливость сработала, как положено. Она позволила быстро взвесить все за и против, и барон пришел к выводу, что выдавать Ролта нельзя, если не знаешь, что будут с ним делать церковные крысы. Может быть, его используют публично, как они это любят? Или даже отпустят, переведя в городскую тюрьму. И тогда есть большие шансы, что граф узнает, кем был наглый оскорбитель его сына. А ведь это не шутка! С одной стороны, сомнительная благодарность церкви, а с другой – реальный гнев сюзерена. По большому счету Ролта вообще нужно сейчас спрятать и никому не показывать вплоть до самого ухода из города.

– Ваша благость, мне нужно еще время, чтобы подумать. Хотя бы несколько дней. Мне показалось, что есть такой человек, но потом я рассудил, что странностей в нем особенных не было.

Улыбка медленно сползла с лица Аренеперта. Возможно, если бы барон вообще не намекал сначала, что такой человек имеется, жрец бы не принял отказ близко к сердцу, но сейчас, когда собеседник дал некоторую надежду…

– Вот как? Это значит, что вы отказываетесь идти навстречу скромному желанию церкви? – проговорил гость раздраженным тоном. – Не отвечайте, мне уже все ясно! Ну что же… я слышал, ваша дочь выходит замуж? Это правда?

– Да, ваша благость. – Барон не мог понять, куда клонит жрец.

– И это замужество увеличит ваше благосостояние, господин барон? За счет каких-нибудь угодий, например. Или еще чего-то.

– Возможно, увеличит… Но на что ваша благость намекает?

– Скоро узнаете, господин барон, скоро узнаете.

С этими словами Аренеперт резко развернулся и покинул комнату. Его движения выдавали негодование крайней степени. Не останавливаясь нигде, он прошествовал прямо к карете, погрузился в нее с помощью слуги и быстро уехал, сопровождаемый охраной.

Барон, выскочивший следом за жрецом на крыльцо, проводил его взглядом, а потом с тревогой обернулся к сотнику, стоящему подле:

– Керрет, я сейчас быстро съезжу к ан-Реттеа. Нужно его предупредить о том, что больше не могу тут оставаться. Пусть потом к нам приезжает или мы к нему. Переговоры-то почти закончены. А ты собирайся. Чтобы к моему возвращению все было готово. Мы покидаем Парреан.

Через час Виктор уже трясся на телеге, оставляя за собой в меру гостеприимный город. Погода была сумрачной, настроение – печальным, будущее – мрачным. В голове Антипова не имелось ни единой стоящей мысли, как теперь избежать печальной участи быть битым до смерти. Его охватила тоска, многократно усиленная невозможностью что-либо изменить. Теперь Виктору уже не казалось, что жизнь лесоруба лишена приятностей. Жизнь ведь все-таки! Ему даже стало немного стыдно, что он жаловался раньше на свое существование. Оно, если рассудить, было безоблачным. Как и все остальные люди, Антипов при невезении думал, что хуже не бывает, но потом, когда случалось что-то невообразимо худшее, мнение изменялось. Прошлое может быть улучшено, но лишь с помощью плохого настоящего.

Виктор пару часов сидел и хмурился, ни с кем не разговаривая и даже не смотря по сторонам. Но потом, когда тоска достигла невероятных вершин, что-то изменилось в нем. Отчаяние потребовало выхода. И Антипов не стал сопротивляться этому чувству. Если оно само стремится к облегчению, то пусть, он не будет препятствовать. И, как случалось дома в минуты хандры (не такой выраженной, но ощутимой), Виктор запел. Звуки, сначала тихие, постепенно набирали силу, позволяя его новому голосу раскрыться в полной мере. Еще раньше, когда выяснилось, что в этом мире он на самом деле умеет петь, новоявленный сын лесоруба задумался о своем репертуаре, который мог бы использовать для тренировок. Он даже мысленно перевел начерно несколько песен, пренебрегая рифмами. И сейчас печальные и тягучие звуки понеслись над кортежем. Виктор исполнял на местном языке весьма смелый перевод «Эй, дубинушка, ухнем» – идеального произведения для баса.

Сначала певческие упражнения остались незамеченными окружающими, но после первого куплета сотник Керрет поравнялся с незадачливым узником.

– Что поешь, Ролт? – с интересом спросил он, поглядывая с высоты лошади. – Я такого еще не слышал.

– Это песня лесорубов, господин сотник, – печально ответил Виктор. – В ней поется о том, как тяжело тащить бревна из леса.

– Ну-ну… – Керрет слегка отъехал.

После «Дубинушки» Антипов сделал паузу, необходимую ему для того, чтобы вспомнить примерный перевод другой заунывной песни: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня». И не успел он начать, как понял, что это сразу же произвело большее впечатление. К нему приблизились не только сотник, но и значительная часть солдат. Виктор почувствовал, что настал его певческий дебют. Несмотря на плохое настроение, он решил не разочаровывать публику. Тем более что никто ему не задавал вопросов, все только прислушивались.