Арест Золотарева

В комнатах было настороженно и тихо. На постели, у стены под одеялом, лежал крупный человек с закрытыми глазами.

— Болен сын, болен, — снова жалобно оказал старик.

Человек на постели не открывал глаз.

Но Митричев быстрым взмахом руки сорвал с больного одеяло: человек оказался в одежде и сапогах.

— Что же это за больной такой, что не раздетый лежит? Замечательный больной! — засмеялся Митричев и продолжал: — вставай, вставай, сволочь белая. Вставай, но то штыком подыму! Не кобенься! Узнали!

Золотарев поднялся и сел. Его глаза блуждали по сторонам; очевидно, надежда на спасение не оставляла ею.

— Ты Золотарев?

— Я.

У Золотарева был мрачный сиплый голос.

— Ну, вылазь во двор. Бережи душу, сволота! Видали мы таких больных. Где оружие?

— Нет у меня ничего, — медленно, как бы с трудом, произнес Золотарев.

— Врешь, гадюка! А это видал? Думаешь, не узнали тебя, гада?

Митричев протянул сразу съежившемуся Золотареву найденную у убитого записку.

— Знакомо тебе это, братишка? А ну, вылазь! Веди его во двор, — сурово распорядился Митричев.

После сумрака комнаты солнечный свет слепил глаза. Золотарев шел, подобравшись, как бы готовясь к прыжку. Митричев усмехнулся.

— Не убежишь, небось. Где оружие?

Золотарев молчал.

— Готовсь! — крикнул красноармейцам Митричев.

Затворы звякнули твердым железой, дула винтовок направились ровным рядом на Золотарева.

— Слухай, белая сволочь, даешь оружие, или смерть тебе приходит на этом самом месте. Ну, даешь аль нет? Разменяем в два счета.

Золотарев побледнел: голос Митричева был решителен, маленькие отверстия дул отнимали всякую надежду на бегство. Сзади заголосила старуха. Митричев спокойно ждал.

— Опустите винтовки… скажу… — глухо выдавил из себя Золотарев.

— Отставить! — сказал Митричев и винтовки опустились.

Под клуней, в земле были зарыты десять винтовок, пулеметный замок и ящик патронов. Митричев спокойно наблюдал, как отрывали оружие, потом подошел к Золотареву и, бледнея, спросил:

— Вот этим оружием и в нас жарил, гад? С ним нашего брата ловил?

Золотарев молчал.

— Нну… — задохнулся Митричев, — нну!.. Знай, падаль, разменять я тебя не могу. Ну, только помни руку красного бойца!

Он размахнулся и с силой ударил Золотарева кулаком в лицо. Золотарев пошатнулся, но не вскрикнул, а лишь зарычал, как собака, которую пнули сапогом. Лицо его быстро залила кровь.

Курчавка подошел сзади к вытиравшему руку Митричеву и тихо сказал:

— Разменяем, браток? Скажем — убегал, ну и кокнули…

Митричев медленно повернулся к Курчавке, положил руку на кобуру нагана и, видимо сдерживая себя, проговорил:

— Товарищ дорогой, отойди. Имей дисциплину, товарищ Курчавка. Есть у тебя приказ, или нет? Сказано живым доставить — и доставим. Смотри, братишка, тут у меня в кобуре семь собак в верном шпалере. И все семь на охране белого гада Золотарева, который наших братьев резал и мучил. Отойди, братишка, а то раньше твоего времени заимеешь одну собачку!..

Через час из Уколола выезжало двое саней. Пять всадников ехали спереди, пять сзади. На первых санях лежал Золотарев и еще двое арестованных. На вторых было сложено захваченное оружие.

Ехали молча, с винтовками на боевых взводах. Митричев тронул коня шпорами, нагнал Курчавку, поехал рядом. Вынул кисет, закурил. И, затянувшись, вразумительно заговорил:

— Не горюй, браток, его песня спета. Далеко не уйдет. Дай до командира довезти. Своей рукой в Могилев отправлю, к генералу Духонину. И сколько крови этот гад повыпустил! Председателя исполкома ведь он зарезал. Зверь — а сейчас, гляди, присмирел.

Золотарев лежал спокойно: его руки были связаны за спиной и веревкой притянуты к передку саней. Он старался не смотреть ни на кого, похожий на затравленного зверя.

* * *

В Землище подводы приехали к вечеру. Отряд расположился около церкви, в приходской школе. У дверей стояли часовые.

— Зови командира! — крикнул часовым Митричев; — гадов привезли!

Головин вышел из дверей с револьвером в руках и без папахи. Его усы беспокойно двигались, он шел, не глядя под ноги. Красноармейцы расступались перед командиром, чувствовали его великий гнев.

Головин подошел к саням вплотную, наклонился над Золотаревым и спросил напряженным, вздрагивавшим голосом, которого еще не слыхали ни разу от командира красноармейцы:

— Так это ты, значит, сволочь, нашим ремни из спины в Землянске вырезывал? Ты в глаза палки забивал? Иль не ты, сука? Говори, может не ты?

Золотарев молчал.

Голос Головина поднялся до визгливых ноток. Красноармейцы подались назад: таким они командира еще не видели. Головин поднял револьвер.

— Одну пустить в тебя, сволочь, и конец! Получишь, гадюка, от верных бойцов революции смертную казнь…

Головин тяжело вздохнул и отвернулся. Потом продолжал окрепшим голосом.

— Собака, увидишь еще меня. Митричев! Получи суровое приказание: взять пятерых бойцов и доставить эту гадюку с помощниками ейными в уезд, в чеку, лично председателю, и расписку мне. Чтоб невредимыми.

— Есть! — Ответил по матросски Митричев и затем, разом изменив официальный тон на свойский, сказал: — а ежели побежит, гад, по пути, разменяется… тогда как?