Арфистка Менолли

Бей барабан, трубите горны
Час наступает черный.
Мечется пламя, пылают травы
Под Алой Звездой кровавой.

Три дня напролет не унимался юго-восточный ветер — как будто морская стихия вместе с людьми оплакивала кончину старика арфиста, и все три дня погребальная ладья не могла выйти из Корабельной пещеры.

Из-за разыгравшейся непогоды у морского правителя Януса образовалось полно свободного времени для размышлений. Он успел переговорить с каждым из своих подданных мужского пола, кто хоть что-то смыслил в музыке, и каждый дал ему один и тот же ответ: нет, никто не сумеет достойно почтить старого арфиста погребальной песней — никто, кроме Менолли.

И каждый раз Янус только недовольно ворчал в ответ. Больше всего его бесило то, что он никому не может высказать свое негодование и бессилие.

Будто сговорились — Менолли да Менолли. А кто она такая? Девчонка, да к тому же слишком длинная и тощая для своего возраста. Он не мог и не желал согласиться с очевидным: во всем Полукруглом морском холде она — единственная, кто умеет играть на любом инструменте не хуже самого старого арфиста. Голос у нее чистый и верный, а пальцы одинаково ловко управляются со струнами, палочками и клапанами, и к тому же она одна знает погребальную песню. Янус мог побиться об заклад: несносная девчонка разучивает эту песню с тех самых пор, как смертельная болезнь приковала Петирона к постели.

— Никуда не денешься, Янус, — сказала правителю его супруга Мави в тот вечер, когда шторм стал понемногу стихать, — придется позволить ей отдать старику последние почести. Ведь что главное — чтобы Петирона отпели как положено. А уж кто отпевал, это всем докладывать не обязательно.

— И ведь старик знал, что умирает! Ну что ему стоило научить кого-нибудь из парней…

— Можно подумать, ты согласился бы во время путины уступить ему хоть единую пару рук, — резковато заметила Мави.

— Но ведь был молодой Транилти…

— Которого ты отослал на воспитание в морской холд Исты.

— Или этот парнишка, сын Форолта…

— У него голос ломается. Полно, Янус, хочешь — не хочешь, а это должна сделать Менолли.

Негодующе ворча, Янус забрался под спальные меха.

— Ведь все остальные сказали тебе то же самое, или я ошибаюсь? Что толку зря артачиться?

Янус молча укладывался, внутренне смирившись с неизбежным.

— Завтра жди хорошего улова, — зевая, сказала ему жена. Она предпочитала, чтобы он рыбачил, а не слонялся по холду с надутым видом, томясь от вынужденного безделья. Мави знала: он лучший морской правитель, каких знавал Полукруглый за все Обороты своего существования. При Янусе холд процветал — пещеры-кладовые ломились от товаров для обмена, вот уже несколько Оборотов, как не потеряно ни единого судна, ни единого рыбака — а все Янус, его опыт и чутье. Но тот же самый Янус, который на вздымающейся палубе корабля даже в самый сильный шторм чувствовал себя как дома, на суше, столкнувшись с непредвиденными обстоятельствами, часто попадал впросак. От Мави не могло укрыться: Янус недолюбливает младшую дочь, да и сама она считала девчонку несносной. Правда, работы Менолли не боится, и пальцы у нее ловкие, даже чересчур, когда дело доходит до игры на музыкальных инструментах. «Зря, пожалуй, я позволяла ей вертеться вокруг старого арфиста после того, как она затвердила все обязательные учебные песни, — размышляла Мави. — Зато одной заботой меньше: ведь как-никак девчонка ухаживала за Петироном, да и сам он просил об этом. А кто может отказать арфисту? — Ладно, решила Мави, отбросив мысли о прошлом, — скоро у нас будет новый арфист, и Менолли наконец займется делами, подобающими девице ее возраста».

На следующее утро ничто даже не напоминало о недавнем шторме. Небо сияло голубизной, море успокоилось. Погребальная ладья застыла у причала в Корабельной пещере. Тело Петирона, завернутое в ткань синего цвета, цвета Цеха арфистов, лежало на наклонной доске. Весь рыболовный флот Полукруглого и большинство лодок холдеров вышли вслед за весельной ладьей в открытое море и взяли курс на Нератскую впадину.

Менолли, сидя на носу ладьи, затянула погребальную песнь. Ее сильный чистый голос, летя над волнами, доносился до судов Полукруглого. Гребцы, налегая на весла, подхватили припев.

Прозвучал последний аккорд — и Петирон обрел вечный покой в бездонной пучине. Поникнув головой, Менолли выпустила из рук барабан и палочки, и их унесла набежавшая волна. Разве сможет она прикоснуться к ним снова — ведь они сыграли Петирону прощальную песню… С тех пор, как умер старый арфист, Менолли сдерживала слезы — она знала, что погребальную песню придется петь ей, а разве можно петь, если горло сжимают рыдания? Теперь слезы текли по ее щекам, смешиваясь с морской пеной, и ее всхлипам вторили негромкие команды рулевого.

Петирон был для нее всем — другом, союзником, наставником. И сегодня она пела от всего сердца, как он ее учил. «Петь надо сердцем и нутром», — любил повторять он. Может быть, Петирон слышал ее песню оттуда, куда он ушел?