Аргентина

– Завтра утром труп обнаружат… Пока соберут отпечатки по всему дому, пока их идентифицируют… Что это значит, Жора?  – задал он вопрос внимательно слушавшему его Жорику и, не дожидаясь ответа, сделал вывод:  – В общем, день у нас в запасе… Моих пальцев там нет и у них в картотеке нет! Есть ли у них на Хуана данные?

Они ехали уже по улицам города мимо освещенных витрин магазинов, баров, ночных клубов. Бугор достал сигарету, прикурил, затем, сделав пару затяжек, продолжил:

– Я же биту этому уроду в руки дал стены простучать.

– За что он ее, скунс гребаный?  – спросил Жорик и сам продолжил:  – Про мокруху же мы с ним не договаривались! Ты же рожу его только для испуга с собой взял, да и то, чтобы на местных потом все свалить!

– Руку она ему прокусила, да еще икона потом сверху упала, башку ему пробила,  – ответил Бугор и добавил с сожалением:  – Как я за ним недоглядел?!

– Икона  – это хреново! Примета плохая!  – вскользь бросил Жорик, притормаживая на светофоре у большого перекрестка.

– Да вот так, видимо, и получилось!  – согласился Бугор.

– Да, дела!  – вымолвил Жорик и переспросил:  – Кто стрелял? Хуан?

Не услышав ответа, он оставил шефа в покое, поняв, что черновую работу выполнил аргентинец. Долго ехали молча. Бугор откинул спинку кресла. Голова отяжелела от бессонной ночи. Закинув руки за голову, он лег на спину в надежде вздремнуть несколько минут и взглянул через открытый в крыше люк на небо.

* * *

Он вспомнил, как познакомился с Хуаном. Это было в первый год его приезда в Аргентину. Тогда он организовывал поставки мяса на два ближайших рынка, скупая у фермеров туши оптом. Увидев подъехавшего на рынок ацтека, он навел о нем справки у грузчиков.

– Бешеный он, этот мексиканец! Лучше с ним не связываться. Ему что корову зарезать, что человека – все равно.

Они с Жорой все-таки купили у него несколько партий телятины, и Хуан понял выгоду поставок своей продукции постоянному оптовику.

Ночной южный безоблачный небосвод в просвете люка, незамутненный пыльным стеклом, завис над ним в вышине темно-синим экраном, собравшим в себя яркое свечение маленьких и больших звезд, выстроившихся в причудливые созвездия, и виднеющихся за ними далеких расплывчатых туманностей. Бугор закрыл глаза и, память вернула его в тот день, когда он вот так же, очнувшись в машине, с трудом открыв щелочки заплывших глаз, увидел над собой в рамке потолка такое же небо.

Машина летела по дороге, попадая в выбоины асфальта. Каждая неровность, подбрасывая его на разложенном кресле, отдавалась болью в грудной клетке. Как потом выяснилось, у него были сломаны два ребра. За рулем сидел Хуан.

Это было в первый год проживания Бориса в Аргентине. В тот осенний день он возвращался в Буэнос-Айрес с севера, из Росарио, куда ездил осмотреться и приглядеться к рынку. До города оставалось шестьдесят километров, когда, проехав поселок Рио Лухан, увидев вывеску «Гриль Джино», он свернул с трассы, заехал под мост и остановился у таверны. В прокуренном пустом зале за ближним столиком у окна сидела шумная пьяная компания. Заказав кофе, Борис сел за барную стойку. Сзади послышались тяжелые шаги. К стойке подошел мужчина лет тридцати, крепкого телосложения, в распахнутой кожаной куртке. Белокурые волосы свисали до плеч. Сделав жест бармену, блондин повернулся к нему лицом и вальяжно облокотился на барную стойку. На груди, на черной майке, красовался белый череп. Взяв стакан с текилой, этот тип сначала спросил его по-английски, очевидно, приняв за американца:

– United States?

Борис тогда не хотел отвечать, но, чтобы не провоцировать молчанием ненужной ссоры, нехотя ответил:

– No.

Удивленно хмыкнув, этот белобрысый весело выкрикнул уже на немецком:

– Deutschland!

В зале стало тихо. Он тогда еще оглянулся. Вся компания улыбалась, ожидая от своего друга какой-нибудь веселой выходки.

– Кто ты?  – не унимался блондин, задав вопрос уже по-немецки. Сидящая за столом компания дружно поддерживала его:

– Эрих, давай!

Он тогда уже понял, что перед ним потомки немецких эмигрантов, поселившихся в Аргентине после войны. Об этом красноречиво говорила и синяя фашистская свастика, наколотая на руке этого типа. Отвернувшись к стойке, Борис непринужденно отхлебнул кофе, как вдруг почувствовал, что брючина на коленке стала мокрой. Эрих медленно из стакана выливал ему на брюки текилу. Компания за столом дружно захохотала. Это действие означало, что ты, мужик, как бы сам намочил штаны. Это было уже слишком.

– Ах ты, сука!  – громко сказал он и в наступившей тишине, не суетясь, стряхнул рукой влагу со штанины, затем, подняв голову, посмотрел обидчику в глаза. Было видно, как немец поменялся в лице. До него дошло, что перед ним русский!

Тогда Борис не обдумывал последствий своих действий. Это была его война. Спрыгнув с барного стула, еще не приземлившись на пол, он с разворота резко ударил блондина в челюсть. Немец улетел в зал, упав спиной на ближний столик, который развалился под ним на части. Гаденыш лежал, не поднимаясь.