Аргентинский архив №1

— Не кипятись, Юрий Борисович, эти люди имеют все необходимые и только вообразимые доступы, а по уровню своей секретности ещё и фору дадут тебе и твоим людям.

Генерал-майор опешил:

— Неужто это?..

— Наша операция — эхо Лос-Аламоса, Юра… Опять начинается гонка…

Генерал-майор опустился на стул, оттянул ворот майки и вытер платком, извлечённым из кармана галифе, мгновенно вспотевшую грудь.

— Теперь мне понятен и столь высокий уровень секретности, и эта ваша спешка… Короче, так: я обеспечу вас всем необходимым. Отберу самых лучших спецов, постараюсь оградить ваших… людей от излишнего общения на территории школы. Когда вы готовы приступить?

— Немедленно, — чётко произнёс Судоплатов. Он повернулся к Котову:

— Как там наш первый кандидат? Готов?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Скиф завтра сдаёт последний госэкзамен и прибудет в указанное ему место дислокации.

— А второй из вашей команды? Есть идеи или кандидатура?

— Подобрал, товарищи Судоплатов. Некто Фоменко, Андрей Григорьевич, выпускник Московского механического института[15]. Подходит нам по всем параметрам.

— Не сомневаюсь, — кивнул Судоплатов. — Ко мне на собеседование обоих. Жду их послезавтра, кабинет, надеюсь, уважаемый Юрий Борисович нам выделит. Не так ли, товарищ генерал-майор?

Светлов только сдержанно кивнул. Будучи кадровым разведчиком, он на уровне рефлексов предчувствовал, какие грандиозные события заворачиваются сейчас в этом забытом Богом уголке Подмосковья.

… А за распахнутым окном перекрывали щебетанье лесных птах уставные команды старшины-фронтовика.

Глава 2 Физики и лирики

Вам знакомо выражение «Выше головы не прыгнешь»?

Это заблуждение. Человек может все.

Никола Тесла

15 июня 1950 г. Москва. Большая Дмитровка

Пивная на углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка была переполнена. Подвальное помещение со сводчатыми, в потёках оплывшей штукатурки и плесени, никогда не страдало от отсутствия посетителей. Выгодное расположение — в самом историческом месте столицы, практически — в её культурном центре, овеянное городскими легендами прошлое и не менее бурное настоящее делало её местом паломничества самых различных категорий пишущего, ваяющего, стихоплётствующего и прочего творческого населения большого города.

По слухам, здесь когда-то в компании Маяковского читал свои матерные стишки сам «дядя Гиляй» — певец Замоскворечья Владимир Гиляровский, навеки прославивший дореволюционную Москву в своих замечательных очерках[16]. Поговаривают, что хаживал сюда отведать местного пива с тверскими раками даже сам Булгаков, но люди трезвого уморазмышления, конечно же, с этим были категорически несогласны.

Как бы то ни было, но Яма — именно так, а не казённым порядковым номером была отмечена местными старожилами эта пивная — служила местом ежедневного общения десяткам художников и музыкантов из тех, кто уже стремился причислить себя к столичной богеме, но ещё не вышел кошельком, дабы крутиться среди себе подобных в ресторане «Советский» (он же бывший «Яр») или в престижном «Метрополе».

Андрей Фоменко, выпускник Московского механического института, неспешно потягивал уже ставшее тёплым пиво и наслаждался зрелищем Наума, местной достопримечательности, талантливого художника-пейзажиста с Неглинки, традиционно небритого, в какой-то засаленной хламиде на голое тело, но с неизменным ярко-синим шикарным бантом на тонкой длинной шее, стремящегося втереть заезжему колхознику, каким-то чудом отбившемуся от организованной экскурсии по столице СССР, свой пейзаж поливаемого унылым дождём Арбата под видом французской акварели.

Комизм ситуации состоял в том, что залётному было абсолютно ровно, Москва на этой миниатюре или Монмартр. Гость столицы неспешно потягивал уже третью кружку пенистого пива к неистовой зависти бедного художника и пропускал мимо ушей его дифирамбы своей акварели.

Судорожно сглатывая подступавшую к горлу слюну, Наум уже собирался было в очередной раз сбросить цену, теперь уже ниже низкого — до «трёшки», надеясь выгадать хотя бы на пару пива, но в этот момент его будущий благодетель отставил от себя тарелку с останками раков, одним богатым глотком выдул полкружки пива и, сыто рыгнув и натягивая соломенную шляпу на свою необъятную лысину, поднял с пола толстый, явно беременный портфель, из которого вызывающе торчала палка сервелата, наверняка прикупленного в «Елисеевском», неожиданно подмигнул Науму и, запанибратски хлопнув художника по плечу, громыхнул начальственным баском:

— Ты, паря, дюже суетливый, оттого и расторговаться своей работой не умеешь с выгодой… Проще будь, мазилка, накось вот, хлебни с приятелями за здоровье Сидора Петровича с Магнитки… А мне пора, жена, поди, на Казанском уже икру мечет…