Аргентинское танго

И я, с сердцем, бьющимся, как пойманный голубь, в сдавленной ужасом глотке, видела будто в тумане, будто пьяная в дым я была, как Ким прыгнул вбок и выстрелил, и Беер выстрелил одновременно с ним, и они оба попали друг в друга; и Беер упал, продолжая держать оружие и целиться, и стрелять, а на белой рубахе Кима расцветало ярко-алое огромное пятно, как чудовищный красный цветок — на белом снегу, и я подумала, что он убит, а он в мгновение ока подхватил меня под мышку и потащил, поволок к балкону, и, обернувшись к гостям, стрелял, стрелял, стрелял неостановимо, это потом он мне сказал, что у него двадцатичетырехзарядный «руби», последняя модель, — и Аркадий тоже стрелял и не попадал, и страшно вопил, матерясь, и я чувствовала, как рубаха Кима пропитывается его живой, горячей кровью, как кровь течет под рубахой и вытекает из-под рукава, течет по его голому запястью, перетекает на мою голую руку, и я теряла сознание оттого, что мне казалось — это меня убили, это моя кровь течет и вытекает из меня навек, — и мы вывалились из гостиной на балкон, и Ким заглянул вниз и тоже выругался, и крикнул мне: скорей, а то сейчас прибегут бодигарды снизу, из подъезда!.. или кто-нибудь из гостей вызовет милицию!.. — и я глянула с балкона вниз и закричала, у меня замерло сердце от страшной высоты, и я крикнула Киму в лицо: мы разобьемся, мы не спустимся отсюда! ты с ума сошел! — и у него лицо стало каменное, гранитное, как скала в Пиренеях, и он выдернул из кармана джинсов моток шпагата, и в одну секунду морским узлом, накрепко, привязал его конец к балконной решетке, а другой сбросил вниз, как рыбак бросает в реку леску с катушки спиннинга с грузилом на конце, и крикнул мне страшно: давай! Хватайся! Ты первая! Крепче держись и скользи вниз, я за тобой, я буду отстреливаться, закрывать тебя! Руки обдерешь, но это ничего, мы должны уйти, слышишь?!.. должны уйти! — и я закрыла глаза, зажмурилась крепко-крепко, как в кошмарном детском сне, и ухватилась за шпагат, и перекинула ноги через перила, и, вцепившись в жесткий стебель шпагата, заскользила вниз, и резкая боль разрезала мне ладони, и я хваталась кровавыми ладонями за веревку и падала вниз, шепча: Божья Матерь, помоги, спаси, — и я почуяла, как напрягся шпагат, это Ким повис на нем, скользя вниз вслед за мной, и мы с ним оба стремительно, обдирая о шпагат руки в кровь, неслись к земле, а она была так далеко, как из космоса видели мы ее, и Ким, подняв пистолет, стрелял вверх, стрелял, стрелял, потому что сверху стреляли в нас, стреляли, стреляли, — и, падая вниз, к земле, крича от боли в ободранных до мяса, окровавленных руках, я понимала, что он ранен, и, быть может, даже смертельно, и я подумала: если его убьют, я подхвачу у него из руки падающий пистолет и пущу себе пулю в висок, мне не жить, не жить без него, — и земля приближалась так быстро, будто мы оба падали в самолете, так стремительно неслась земля нам навстречу, как несется навстречу подбитому, горящему самолету, и два самолета наших жизней еще летели, еще держались на встречных потоках тугого воздуха и ветра, еще не подбили им крылья, — и внезапно шпагат оборвался, выскользнул из моих рук, короток он оказался, не досягнул до земли, и я полетела с высоты вниз, а земля, родимая, оказалась рядом, ночная сырая осенняя земля, и Ким, подогнув ноги, спружинил, ловко спрыгнул рядом со мною, упавшей постыдно-грузно на землю, как мешок с картошкой, и я, лежа на земле, крикнула ему:

— Ким! Я люблю тебя!

— Я тебя тоже! — крикнул он и подхватил меня на руки. Из-под моего локтя поднял пистолет и выстрелил, и еще раз выстрелил вверх. Пули свистели вокруг нас. Страшный крик раздался сверху — Ким попал в стрелявшего. — Бежать можешь?! — Он опустил меня на землю. Я сделала шаг и застонала. — Нога, понятно! Вывихнула! Или сломала! Теперь уже все равно! — Он взвалил меня себе на плечо, как взваливают добычу. — Нам надо в мою машину! Скорее! Они сейчас выбегут из подъезда, его люди! У меня второй пушки с собой нет! А в этой — патроны сейчас кончатся! У меня один выстрел, от силы два…

И так, со мной на плече, как с подбитой в горах ланью, он пробежал в осенней ночи расстояние от дома до машины, стоявшей за углом, и время, пока он бежал, показалось мне вечностью. Он вырвал из кармана ключ от машины. Всунул его в дверцу. Втолкнул меня в машину, сбросил внутрь, на сиденье, как куль. На моих колготках были пятна крови — я хваталась за колени окровавленными руками. Ким рухнул на сиденье с другой стороны. Хлопнул дверцей. Положил руки на руль. И у него руки были все в крови.

— Ловко мы с тобой, — он обернул ко мне перепачканное кровью лицо. — Живы. Это главное. Теперь вперед. Вперед!

— Куда… вперед?!