Аргонавт

Коллекция тревожно быстро увеличивалась. Сдерживал себя, уговаривал не ходить слишком часто: не чаще двух раз в неделю, чтоб не примелькаться, чтоб не довести себя до безумия. Нервы, щадить нервы. Два раза в неделю. Неделю пропустить, и можно три раза. ОК. Solution: пять раз в три недели. Но неделю пропустить! Deal. Не чаще. Нельзя. Во-первых, обратят внимание; во-вторых, это так мучительно… Но я не могу не ходить туда. Она может запросто поругаться с этими крысами, которые там работают, или сказать что-нибудь грубое клиенту, ответить невпопад своему начальнику, и все. Она же такая. Такая непредсказуемая. Не как все. Я уверен, она ощущает свою особость. Но как? Вероятно, она всегда чувствовала, что с ней как будто что-то не так. Это естественно для нее – саму себя знать изнутри. Твердая и упругая, как каучук, упрямая, как река в джунглях, и не такая, как все. Не потому что ей дали это дурацкое имя. Имя всего лишь обертка. Какая разница? Снял, и все. Ее никто не знает, кроме нее самой. Ближе всех я. Потому что с детства умею проникать под кожу людей, могу их чувствовать изнутри. Вхожу в человека, как демон, перебираю его чувства, мысли, как струны, могу сыграть на ком угодно, изобразить… одних доводил до истерики, другие бесились. Только неинтересно. Аэлита, ты как облако, как марево в жару над асфальтом, как резко падает в комнате свет, когда солнце скрывается, и ты не видишь букв на клавиатуре, и, тем не менее, попадаешь – настолько знаю тебя! Язык – лишнее, ничего не нужно. Некоторые до ужаса боятся темноты, а я в ней оживаю, могу пробудиться в ней кем угодно, расправляю щупальца, они тянутся в бесконечность, кого хочешь нащупаю. Никто мне не нужен, кроме тебя. В этой темноте ты такая изменчивая, меняешь облик, как аватарки. Сколько аккаунтов ты сменила? Я украл все твои фотографии – дважды краденные мгновенья (сперва был тот, кто тебя сфотографировал, а потом я). Как-то ты написала, что можешь становиться никем. «Вошла в лифт, и я – никто. Села в такси – никто. Какая разница, кто я в лифте или в туалете?» Да, так и есть. Ты, вероятно, и не вспомнишь тот день (допустим, я напомню тебе, что само по себе абсурд), когда ты гуляла по супермаркету (наверное, ты прогуливала школу, потому что было без четверти одиннадцать, и это было в начале октября), я крался за тобой медленным шагом, и мне казалось, что, кроме нас, в мире никого нет, даже нет супермаркета, а просто мимо нас движутся декорации, приведен в действие и работает какой-то жалкий механизм, который называют реальностью. Я был уверен, что ты тоже это знала! Возможно, ты безотчетно ощущала мое присутствие. Мне стало страшно, что ты оглянешься и увидишь меня, так страшно, что я быстро свернул куда-то, спустился по эскалатору, вышел из супермаркета – оказалось, это был Solaris, а я и забыл, где мы! Целый день после этого бродил, и невидимая с тобою связь не покидала меня, тревожила, бередила воображение, пока, отяжелев от моей чувственности, не отвалилась. Я пошел в кино, смотрел бестолкового Годара, не люблю его, но тогда он был как нельзя кстати. Его калейдоскопический ералаш меня успокоил. Там были толпы людей, массы. Разбитые стекла. А я люблю битые окна. Он сталкивал машины. Что-то цитировали его безумные герои. Кажется, из JD Ballard «I want to Fuck Ronald Reagan». А может, мне казалось. Его персонажи играли в прятки. Стреляли друг в друга из игрушечных пистолетиков. Спотыкались на ровном месте. С лупой изучали трещины в асфальте. Гуляли по рельсам. Хаос, в котором я потерялся, растворился, забылся. Я тут же купил билет на повторный сеанс, выпил два кофе и… когда сел в кресло, расслабился в ожидании фильма, меня осенило: я не ради самого фильма сюда пришел, а ради этого ожидания, этой беспечности, ради этих нескольких волшебных минут, которые у тебя есть перед началом фильма, и ты знаешь: сейчас начнется, и ничего случиться не может! Вот это и есть – самое счастье! Гаснет свет, и я снова ребенок. Вспыхивает экран. Никого нет. Даже я сам исчезаю.