Аргонавты 98-го года

- Это невозможно. Ведь вы же слышите ее. Разве этого недостаточно? - И я действительно слышал очень тихий жалобный звук, исходивший из палатки, что-то среднее между рычаньем и стонами, похожее на плач индусской женщины над покойником, только бесконечно более покорное и тоскливое. Я был потрясен, полон благоговения, неизмеримо грустен.

- Благодарю вас, - сказал я. - Простите. Я не хочу беспокоить ее в час горя. Я приду еще раз.

- Хорошо, - засмеялась она ядовито, - приходите еще раз.

Итак, мои ожидания не сбылись. Я подумал о возвращении, но потом решил воспользоваться случаем, чтобы осмотреть немного знаменитый Чайлькут и снова направился дальше. Лица тех сотен, которые я встречал, были те же, что попадались уже мне тысячами: отмеченные печатью пути, изборожденные складками страдания, измученные усталостью, помертвелые от отчаяния.

Здесь были та же безумная спешка, то же равнодушие к бедствиям, та же суровая стоическая выносливость.

Снежная буря бушевала на вершине Чайлькута и снег кружился, покрывая тысячи ям глубиной от десяти до пятнадцати футов, вырытых для сохранения припасов. Я стоял на вершине почти отвесного склона, который носил название «лестницы». В ледяной коре были вырублены ступени, по которым взбирались люди с тяжелыми ношами на спинах. Можно было подвигаться только гуськом. Эта была знаменитая «Человеческая Цепь». По краям дорожки на разных расстояниях были вырублены площадки, чтобы дать возможность обессилевшим выйти из цепи и передохнуть. Но если какой-нибудь изнуренный путник спотыкался и падал в одну из расселин, ряд быстро смыкался и никто не оглядывался на него. Люди надевали острые коньки, так что ноги их вонзались в скользкую поверхность. Многие из них имели палки, и все сгибались почти вдвое под своими мешками. Они не разговаривали, губы их были сурово сжаты, глаза неподвижно уставлены в одну точку и мрачны. Они наклоняли головы, чтобы укрыться от порывов резкого ветра, но в какую бы сторону они ни поворачивались, он неизменно дул им навстречу. Снег лежал толстым слоем на их плечах и покрывал их грудь, на их бородах блестели ледяные сосульки. Когда они поднимались со ступеньки на ступеньку, казалось, будто ноги их налиты свинцом, с таким трудом они переставляли их, и площадки для отдыха по пути никогда не пустовали. Видно было, как они шатались в ущелье, добравшись до вершины пути под порывами ветра, который, казалось, одним дуновением заметал все тропинки. Они ощупью находили ямы для припасов, вырытые лишь накануне и теперь покрытые глубоким снегом. Они спускались вниз с головокружительной быстротой, отгибаясь назад на свои палки, ибо спуск был похож на каток. В минуту они исчезали из глаз, но назавтра люди из Чайлькута появлялись вновь, и так повторялось каждый день. Крестный путь воистину был весь воплощен в муках этого подъема. Со своего места на вершине я видел, как людская цепь тянулась вверх звено за звеном, и каждое звено был человек. А когда они взбирались по безжалостной тропинке, на каждом человеческом лице можно было прочесть палимпсест его души.

О, что это было за зрелище, что за декорации! Путь 98-го года! Величайшее мужество, безумный ужас, властная алчность, самоотверженное жертвоприношение! Но над всем этим - его жажда, его надежда, его страсть и мука - властно царил отважный дух Открывающего Путь, отважного Пионера. Тогда я понял все до конца. Эти молчаливые, терпеливые труженики были завоеватели Великой Белой Страны, мужи Дальнего Севера, братья Полярного Хаоса. Ни одна сага не прославит их подвига, ни одно сказание не обессмертит их. Их имена будут записаны на снег, который растает и исчезнет под улыбкой весны. Но в делах своих они будут жить, и их неукротимый дух будет светить как маяк, озаряя мрачные своды Вечности.

Я провел эту ночь в бараке и на следующее утро снова наведался в палатку, где лежала Берна. На мой зов опять появилась мадам в пестром капоте, но на этот раз к моему удивлению, она была очень любезна:

- Нет, - ответила она твердо, - вы не можете увидеть девушку. Она совершенно лишилась сил. Мы дали ей сонный порошок, и теперь она спит. Но она очень больна, пришлось послать за доктором.

Делать было нечего. С тяжелым сердцем я поблагодарил ее, выразил свое сожаление и ушел. Я старался разобраться в том, что заставляло меня так беспокоиться за девушку. Я беспрерывно думал о ней с нежностью и тоской. Я так мало знал ее, но это «мало» так много значило для меня. Я находил грустную радость, вызывая в своем воображение ее образ. О, я может быть был глуп и молод, но я никогда еще не встречал девушки, которая нравилась бы мне, и это было очень, очень сладко.