Аргонавты 98-го года. Скиталец

Когда я вошел в город, мое настроение сразу упало при мысли о том, что я был без гроша. Я не умел еще легко переносить безденежья. Тем не менее я вытащил свой чек и, войдя в гостиницу, спросил хозяина, не разменяет ли он его. Это был немец с приветливым лицом, которое, казалось, говорило: «Добро пожаловать!», в то время как холодные, похожие на бусинки глазки допытывались: «Сколько мне удастся извлечь из вашего кармана?» Я запомнил его глаза. «Нет, я не берет это. Меня уже раньше обмануль. О, майн гот! Ни за что! Убирайт это».

Я опустился на стул. Уловив в зеркале свое отражение, я не узнал себя в этом измученном парне с провалившимися щеками и утомленным лицом.

Ресторан был полон посетителями, собравшимися для встречи рождественского сочельника. Гусей разыгрывали в кости: Трое из них гоготали на полу, в то время как в углу извозчик и какой-то рыжеволосый человек разыгрывали одного из них. Я спокойно дремал. Из-за стойки до меня долетели обрывки разговора: конверт… потерянные планы… большая задержка. Вдруг я выпрямился, вспомнив о найденном мной пакете.

— Вы ищете потерянные планы? — спросил я.

— Да, — поспешно отозвался один из говоривших. — Вы нашли их?

— Я не сказал этого. Но если бы я достал их для вас, не согласились бы вы разменять мне этот чек?

— Конечно, — ответил он. — Услуга за услугу. Верните мне пакет, и я разменяю ваш чек.

У него было открытое, приветливое лицо. Я вытащил конверт и протянул его ему. Он быстро просмотрел содержимое и убедился, что все было цело.

— Ха! Это избавит меня от путешествия в Сан-Франциско, — сказал он с облегчением.

Он повернулся к стойке и приказал налить вина для всех. Пока они чокались с ним, он, казалось, совершенно забыл обо мне. Я подождал немного, затем подошел к нему с чеком.

— Вот еще! — сказал он. — Я и не собираюсь разменивать вам его. Я пошутил.

Жгучая злоба охватила меня. Я задрожал, как лист.

— Вы отказываетесь от своего слова? — сказал я. Он смутился.

— Я никак не могу этого сделать. У меня нет свободных денег.

Не знаю, что бы я сделал или сказал, ибо я был близок к отчаянию. Но в это время кучер дилижанса, упоенный своей победой в кости, выхватил бумажку из моих рук.

— Так и быть, я разменяю его. Но я дам вам только пять долларов.

Чек был на четырнадцать, но я был так подавлен в эту минуту, что с радостью взял золотой в пять долларов, который он вынул, чтобы соблазнить меня.

Таким образом мое благосостояние было восстановлено. Было уже поздно, и я попросил у немца комнату. Он ответил, что все занято и предложил мне на ночь славный сухой сарай за домом. Но, увы, в нем жили также его цыплята. Они приютились как раз над моей головой, а сам я лежал на грязном полу, отданный на съедение бесчисленным блохам. В довершение всех бед зеленые апельсины, которые я съел, вызвали у меня смертельные схватки в желудке.

Я был воистину счастлив, когда наконец забрезжил день, и я снова очутился на ногах, с лицом, обращенным к Лос-Анджелесу.

ГЛАВА VIII

Лос-Анджелес навсегда вписан золотыми буквами в мои воспоминания. Угрюмый, несчастный, истерзанный когтями труда, я наслаждался радостью жизни, свободной и праздной. Я помню бездну света и тишину публичной библиотеки, в открытые окна которой вливалось благоухание магнолий. Жизнь была невероятно дешева. За семьдесят пять центов в неделю я снимал маленькую залитую солнцем мансарду, а за десять центов мог обильно пообедать. Так, читая, мечтая и блуждая по улицам, я проводил дни в состоянии блаженства.

Но и пяти долларов не может хватить на веки. Настало время, когда передо мной снова вырос суровый лик труда.

Я должен признаться, что не чувствовал уже никакой склонности к тяжелой работе, хотя все же делал попытки получить ее. Однако у меня был непокладистый нрав, застенчивый и гордый в одно и то же время, и больше одного грубого отказа в день я не мог вынести. Мне не хватало самоуверенности, с которой легко находят занятие, и я еще раз смешался с мягкотелым сбродом, наполняющим конторы для найма.

На свой последний доллар я жил целый месяц. Не всякий проделал это в жизни, хотя это и не так мудрено. Вот, как я оборачивался: во-первых, я предупредил старушку, которая сдавала мне комнату, что не смогу заплатить ей раньше, чем найду работу, и дал ей в залог свои одеяла. Оставался вопрос питания. Я разрешил его, покупая ежедневно на пять центов черствого хлеба, который я съедал в своей комнате, запивая его чистой ключевой водой. Немного воображения, и мой хлеб превращался в мясо, а вода в вино. Для ужина существовали собрания евангельской проповеди, на которых мы за вечер успевали прокричать во все горло с сотню гимнов, за что получали кружку кофе и ломти хлеба. Как вкусен казался ароматный кофе и как мягок был белый хлеб!