Аргонавты 98-го года

Но остальные набросились на него. Они повалили его, рыча и завывая в неистовом брожении ярости. Две из них нацелились на его лицо. Лежа на спине, он схватил их обеих за горло. Его руки были истерзаны и окровавлены, но он держал их крепко. Они напрасно старались вырваться из его стальной ухватки. Они пятились, извивались, изгибались в дугу. Своими огромными руками он душил их, душил на смерть, пользуясь ими, как щитом, против трех остальных. Постепенно ему удалось принять сидячее положение. Он отшвырнул одну из собак к выходу палатки. Она умчалась с визгом и воем. Он все еще держал суку с реки Мекензи. Упершись коленом в ее тело, он согнул ее почти в круг и сгибал до тех пор, пока спина ее не переломилась с хрустом.

Тогда он встал и освободился от оставшихся пут. Он был истерзан и окровавлен, но зато торжествовал.

― О, дьявол, ― прорычал он, скрежеща зубами. ― Он хотел, чтобы псы разодрали меня в клочья.

Он оглянулся вокруг.

― Он забрал все, сволочь; оставил меня умирать с голоду. Ха! Одну вещь он все-таки позабыл ― спички. Я смогу по крайней мере согреться. ― Он поднял ящичек со спичками и снова зажег печку.

― Я убью его за это, ― бормотал он. ― День и ночь я буду преследовать его, пойду по его следам, пока не поймаю его, а тогда я замучаю его, обдеру и брошу голым в снег.

Он надел свои лыжи, бросил последний взгляд вокруг, чтобы еще раз убедиться, что ничего съестного не было оставлено, и с заключительным рычанием ярости пустился в преследование.

Перед ним, вспахивая путь по девственному снегу, тянулся след длинных лыж. Локасто рассмотрел его и убедился, что он был остр и зазубрен по краям.

― У него добрых пять часов передо мной. Да и задал же он ходу, судя по дайне следов.

Ему пришла мысль поймать собак и запрячь их. Но, сильно испуганные, они убежали в лес. Чтоб нагнать этого человека, утолить свою жажду мести, он должен рассчитывать только на свои собственные силы, на свою выносливость.

― Ну, Джек Локасто, ― мрачно сказал он себе, ― тебе предстоит борьба, такая борьба, какой тебе никогда еще не приходилось вести. Приступи же к ней прямо.

Итак, нагнув голову и наклонив вперед плечи, он бросился по следам Червяка.

― Ему приходится прокладывать путь, этому гаду, вот на чем я выигрываю. Я могу двигаться вдвое скорей. О, подожди только, маленький дьявол, подожди только.

Он мстительно стиснул зубы и растянул свой шаг еще на дюйм. Он спускался по длинной открытой долине, казавшейся от века безжизненной и проклятой, благодаря своим нетронутым снегам. Черные, похожие на ведьм, ели охраняли склоны, еще более подчеркивая ее пустынность. И над всем царило безмолвие пустыни, тот сгущенный раствор тишины, рядом с которым всякая другая тишина кажется разжиженной и разреженной. Однако, когда он оглядывался вокруг, в этом беспредельном одиночестве, в сердце его не было страха.

― Я могу победить эту проклятую страну, покорить ее во всякое время, ― ликовал он. ― Она не в силах одолеть меня.

Было холодно, так холодно, что казалось почти невозможным представить себе вновь наступление тепла. Обнажить тело значило сейчас же почувствовать острый укол, ― извещение об обмораживании. При быстром беге глоток ледяного воздуха заставлял сжиматься его легкие. Глаза болели и застилались слезами. Ресницы плотно примерзли. В ноздрях образовался лед и из носу пошла кровь.

Локасто ничего не ел, и ледяной воздух возбудил в нем волчий голод. Он мечтал о еде, особенно о свинине, жирной, сальной свинине. Как славно было бы теперь отведать сырой жирной свинины. У него не было ничего съестного. У него не будет ничего, пока он не нагонит Червяка. Вперед, вперед!

Он подошел к месту, где Червяк сделал привал. Там был пепел костра.

― Проклятый! У него все-таки есть спички, ― пробормотал он с горьким сожалением. Он стал рыться в снегу, надеясь найти хоть крошки пищи, но там ничего не было. Он двинулся дальше. Настала ночь, и он должен был сделать привал.

О, как он был голоден. Ночь стояла ослепительно лучезарная, расточительная ночь, раскидывающая повсюду блеск своих звезд. Холод приобрел свойства хрусталя, и деревья странно звенели, взрываясь в тишине. Локасто разложил большой костер. По крайней мере, эту роскошь он мог себе позволить. И в течение восемнадцати часов темноты он корчился около него, боясь уснуть из страха перед холодом.

― Если бы только у меня был котелок, чтобы вскипятить воду, ― пробормотал он. ― Здесь много оленьего мха и я мог бы стушить один из моих моклоков. А я попробую поджарить кусочек.

Он вырезал полоску из индейских сапог, которые были на нем, и стал поджаривать ее над костром. Волосы опалились, а углы скорчились и обуглились. Он положил это в рот. Кожа была приятно горяча, но даже его крепкие зубы отказывались разжевать ее. Тем не менее он разорвал ее на мелкие кусочки и проглотил их.