Аргонавты вселенной

Что касается меня, то я обращаю на себя всеобщее внимание: — новое лицо на площади. Приходится каждому рассказывать свою историю. Вначале относятся не больно-то доверчиво: — принимают за пришлую неудачливую проститутку… Еврейка-Миррочка обращается ко мне с добродушной иронией: — «Честная дама с газетами, — если вам, действительно, как вы говорите ночевать негде, то почему вы не обратитесь в какой-нибудь комитет, который помогает бедным, но честным дамам?» — Не остаюсь в долгу: — обращаюсь к «собранию» с шутливой по форме, но искренней и глубоко серьезной по содержанию, — речью, в которой доказываю, что именно они — здесь собравшиеся

— являются «солью земли»… Сначала здорово, но почти сочувственно, — смеялись; — потом кто-то небрежно заметил: — «А ведь то, что она говорит не так глупо!..» — «Да, если вдуматься — слова даже совершенно правильные!..»

— Одним словом, никто не протестовал против того, чтобы признать себя «солью земли».

В последующие дни попыталась я удержаться на Страстной. Днем торговала я здесь газетами, ночью — цветами… Торговать цветами на ночной Страстной было (особенно при моей инвалидности) — глубоко унизительно: — проститутки упорно подозревали, что я собираюсь составить им конкуренцию… «Фрайера» кажется думали обо мне также: — уверенно приставали или с издевательством браковали… — «Гражданин, купите цветочков?» — «Цветы ваши увяли, и вы сами также… Не нужно ни вас, ни ваших цветов!..» Отвечаю медленно, с расстановочкой, негромко:

— «Цветы мои можете оценивать, так как они продаются, а меня оценивать вам незачем, так как я не продаюсь…» — Ничего не смысля в торговле, покупала я цветы втридорога… И все время приходилось волноваться, что цветы увянут раньше чем их у меня купят; тогда вместо прибыли, круглый убыток!.. Несмотря на все это, не хотелось уходить со Страстной. Здесь следовало завязать и укрепить связи, чтобы развернуть работу…

Предупреждаю: — я шла к жуликам не как «к младшим братьям» — учить их, нет, — я шла сама благоговейно учиться у них воровскому ремеслу, их воровской этике. И собиралась <не> нести им какое-то новое учение, а укреплять в их среде их же старые «урканские законы», расшатанные за последнее время: — непримиримую ненависть к «легавым» и «ссученным», товарищескую «по-дельчивость» (ту же взаимопомощь) между «блатными» и т. д. Я даже одно время носилась с эксцентричной идеей «однодневника» (вернее — «однонощника»): — «Проститутка — уголовнику». Как раз в то время добрая половина жуликов Страстной была скошена изоляцией; так вот я предлагала: — одну ночь проституткам отработать на передачу забранным товарищам! Но эта идея оказалась неосуществимой, так как отсутствующих знали по «кличкам», но не по «липам»… — Так на какое же имя нести в МУР передачу?

Более серьезные мои идеи заключались в следующем: — я мечтала — не сразу, конечно, а путем долгого, безграничного терпения, после тяжелых неудач и нелепейших провалов, которые несомненно будут, — сорганизовать уголовно-политический беспартийный, объединяющий все антисоветские и просто преступные элементы, — комитет, который поставил бы себе задачей освобождение из мест заключения — в первую голову «смертников», а затем и вообще наиболее крупных преступников, как уголовных, так и политических… Для этого, разумеется, потребуются колоссальные денежные средства, — их будем доставать путем «налетов» — «экспроприацией» — дело не в названии… Политические — полагала я — пойдут к нам из идейных соображений, уголовные будут достаточно заинтересованы материально: — ведь не откажется же «смертник», которому комитет устроит побег, — «отблагодарить» комитет с первого же удачного своего «дельца»…

Если я сейчас все это излагаю так откровенно, то это потому, что я все равно ожидаю либо расстрела, либо длительного заключения, и уж во всяком случае за мной будет достаточный негласный надзор, а следовательно мне уже так или иначе, не придется проводить этот план в жизнь!..

Возвращаюсь к своей «автобиографии»: — Торгуя то днем, то ночью на Страстной (а когда и круглые сутки), — отсыпаться ездила я на трамвае в Сокольники. Особенно хорошо было там спать днем, в дивной сочной траве, под усыпляющим солнцем… Две ночи ночевала я там в парке в полном одиночестве, не опасаясь никого, кроме милиционеров… И недаром я их так боялась: — один из них однажды украл оброненную случайно мной сумочку с последними моими деньгами, — объявив, что он эту сумочку поднял, а значит обязан снести в «стол находок». Другой милиционер пытался меня изнасиловать в Сокольников-ском парке среди «бела» дня… Из недальних кустов любознательно подглядывали, пересмеиваясь, «урки», но подвыпивший милиционер рассчитывал на то, что ни один из этих бездокументных парней никогда не решится выступить свидетелем в каком бы то ни было деле… И все-таки один из этих ребят своеобразным способом выручил меня: