Ариадна

Тесей чуть слышно хохотнул. Он смотрел на меня с ласковой веселостью, а в глазах поигрывали диковинные серебристые блики, будто лунная рябь на темной морской воде. Я вспомнила, что Тесей, как говорили, не знал в точности, кто его отец – то ли Эгей, могущественный царь Афин, то ли Посейдон, серебряный царь морской. Так или иначе, а легендой ему надлежало стать по праву рождения. И если отец его Посейдон, подумала я, может, он и послал сына, чтобы исправить зло, которое причинил нам, сотворив Астерия. Я представила Посейдона в божественном гневе, приготовившегося наслать безумие на мою ни в чем не повинную мать, и представила Тесея, приготовившегося тоже – сразить уродливое отцовское творение. А может, я и сама орудие богов и, добывая Тесею славу, помогаю исполниться намерению Посейдона, искупая тем самым вероломство и алчность собственного отца.

– Я не боюсь, – уверил Тесей. – Но, кажется, за меня боишься ты, Ариадна.

Мое имя слетело с его уст. Подарив утонченное, невыносимое почти наслаждение. Царевич не ошибся: теперь меня страшило лишь одно – что потеряю его, не успев найти. Я разжала пальцы, сжимавшие клубок красной веревки, и глаза Тесея расширились.

Он улыбнулся с затаенным удовлетворением во взгляде и посмотрел на меня пристально.

– Объясню-ка тебе, царевна, почему я явился на Крит в оковах и как собираюсь справиться со здешним бедствием.

Так я и услышала историю Тесея.

Имя его отзовется в веках – вместе с именем Геракла, раньше проложившего этот путь, и Ахилла, который явится позже, – эти могучие герои мифов боролись со львами, стирали города с лица земли, и все вокруг них горело синим пламенем, но той ночью рядом со мной стоял человек из плоти и крови. Подвиги свои Тесей описывал, будто сущий пустяк, будто зарубить злодея или деспота какого-нибудь не сложней, чем корку срезать с сыра или косточку выдавить из оливки. Слова отскакивали друг от друга, как игральные кости, он кидал их, не взвешивая, не обдумывая. Ничего не приукрашивал, не дорисовывал, дабы меня поразить. Для этого и правды было вполне достаточно.

Он рос в Трезене с матерью Эфрой и знать не знал, кто его могущественный отец, пока не отвалил однажды громадный камень, под которым лежали Эгеев меч и сандалии. Афинский царь спрятал их там, а Эфре, ожидавшей ребенка, так сказал: когда рожденный тобою сын сдвинет эту глыбу, приму его в Афинах как настоящего царевича.

Но в самом ли деле из-за Эгея раздулся ее живот – в ответ на этот вопрос многие вскидывали бровь. Говорили, что после того, как Эфра ложилась с Эгеем, ей явилась во сне великая Афина, олимпийская богиня, и отправила одурманенную сном девушку на берег моря, где та окропила воду вином и ступила в прибрежные волны, в которых уже купался гладким дельфином ожидавший ее Посейдон. Не знаю, зачем Афина устроила своему дяде, сотрясателю земли и тирану вод, это любовное приключение. Она ведь богиня мудрости и одна ведает, как работает ее стремительная мысль. Может, она искала примирения с Посейдоном, после того как победила его в отчаянном соперничестве за покровительство над Афинами: изобильное оливковое дерево богини афиняне предпочли дару Посейдона – соленому источнику. Богиня опасалась, наверное, что обиженный поражением Посейдон от злости замыслит месть ее любимым Афинам, поэтому, может, и обставила рождение Тесея именно так, чтобы связать отца с историей предполагаемого сына, который в свою очередь будет так замысловато и неразрывно связан с городом. Ход хитроумный, ведь благосклонность олимпийцев – ценнейший дар для всякого смертного – пока она сохраняется, конечно.

Держался Тесей как истинный царь, и я, не замечая в нем непредсказуемости вечно текучего моря, яростно избивающего скалы и глотающего целые корабли, больше склонялась к тому, что он – кровь от крови земных властителей, а не божеств. Но присматриваясь – а я, уж поверьте, впивала его, как высохший от жажды зверь речную воду, – замечала в нем и холодную невозмутимость стылых зеленых глубин. Не дельфина он напоминал, что выпрыгивает из вздымающихся волн, поблескивая на солнце, скорее акулу, бесшумно скользящую в сумрачной тишине. Могучий, неумолимый, сосредоточенный. И сейчас он был неуклонно сосредоточен на мне. Внимание такого мужчины опьяняло, конечно, и его спокойная уверенность расходилась по моим жилам зелеными волнами, холодными и тяжкими, замедляя участившееся сердцебиение.

Даже стражники Миноса, накинься они сейчас со всех сторон, кажется, не устояли бы против этой сдержанной, но неумолимой силы. Постепенно я перестала прислушиваться к малейшему отдаленному шуму, готовая бежать, падать на колени, молить о пощаде в любую минуту. Оперлась на каменную стену за спиной и погрузилась в его историю.

Глава 7