Ариадна

В последний раз мальчик взмыл вверх, описал большую дугу и вдруг камнем рухнул из поднебесья в холодное море, а позади вереницей кружили отлетевшие перья. Волны мигом сомкнулись над его головой, и Икар сгинул.

Я ахнула. А увидев, как покачнулся Дедал, уж подумала, не пойдет ли и он на дно. В смятении кружил отец над ненасытным морем, забравшим сына, а потом запутался в огромных белых крыльях, но тут же расправил их вновь, и ветер понес его прочь. Мгновение – и он исчез в небесной бездне.

Ошарашенные стражники стали приходить в себя. Поднялась большая суматоха, ведь надо было поскорее известить Миноса, но все тряслись от страха: доложишь первым – гнев на тебя обрушится, сразу не предупредишь – накажут за промедление. Меня никто и не заметил, хоть я стояла рядом, потрясенная. Море не вынесло Икара на поверхность, и сердце мое разрывалось при виде пустынной водной глади. Только что он ликовал, полный жизни, и вдруг его не стало. Я ничего не могла понять.

Цель достигнута – Минотавра больше нет, и даже Дедалу удалось бежать с Крита. Так почему я до сих пор на этом скалистом берегу, растеряна и сбита с толку не меньше перепуганных стражников? Ничего другого не оставалось, как последовать за ними во дворец и узнать, не видел ли кто Ариадну, Тесея и прочих афинян, а уж тогда напрячь усталую голову и что-нибудь придумать.

В тронном зале я застала немыслимую картину. Моего холодного, невозмутимого, бесстрастного отца, чье суровое достоинство управляло всей моей жизнью, было не узнать. Схватившись за голову, он орал что-то бессвязное, как безумный. Ошеломленная, я наблюдала за ним от дверей, а он топал ногами по каменному полу, да так, что у сандалий уже ремешки порвались и подошвы треснули. Оглядевшись, я увидела неподалеку мать – волосы рассыпались по плечам, стоит, уставившись в одну точку, на роспись с дельфинами над троном. Голубые плитки поблескивали, и она, может, воображала себя таким дельфином, ныряющим в теплые воды где-то далеко от этого дворца и от деспота, который, выкрикивая невнятные проклятия, скакал вне себя от гнева перед объятыми ужасом придворными. Легкая улыбка на миг озарила ее лицо, и это мне не показалось.

Я подошла к ней боком. Позвала осторожно:

– Мама?

Она повернула голову. Посмотрела на меня каким-то новым, незнакомым взглядом.

– Что случилось, мама?

– Тесей, – сказала она, и сердце мое мучительно подпрыгнуло. – Его нет – исчез! Двери Лабиринта открыты, заложников нигде не видно, их останков не нашли. Твоя сестра Ариадна тоже пропала. И никто не знает, где Астерий – может, в горы убежал?

Последнее она произнесла воодушевленно. Столько всего за один раз Пасифая мне никогда не говорила, а может, не сказала и за всю жизнь.

– Что, и правда никаких следов?

Мне нужно было удостовериться.

Мать покачала головой, шепнула:

– И сокровища из дворца похищены. Золото, одежда, драгоценности – все забрали!

Судя по голосу, Пасифаю это не волновало. Мать воображала, наверное, как вскормленное ею чудовище, вырвавшись наконец на свободу, скачет по холмам, вырывая деревья с корнем и, конечно, хищно пожирая все живое на своем пути.

– А зачем им забирать?..

Я осеклась, смутилась. Что думать – не знала, а со словами следовало быть поосторожнее. Носком сандалии я обвела мозаичный рисунок на полу. Жуткий рисунок, изображавший рогатую голову истекающего слюной Минотавра. Ужасное предчувствие разрасталось во мне, и я уже жалела, что сама, взяв Тесееву палицу, не размозжила чудовищу череп, не дожидаясь, пока царевич сделает это за нас.

Я придвинулась еще ближе к Пасифае. На разъяренного Миноса и вправду стоило посмотреть. Дошедший до белого каления, он подпрыгивал, брызгал ядом и каких только угроз не изрыгал, каких только казней не описывал в подробностях. Понимая, однако, как и остальные, наблюдавшие за отцом молча, одно. Все это бессмысленно, ведь нет у него больше ручного чудовища, не лазает оно уже по извилистым подземным ходам. Я не сомневалась, что отчасти свои угрозы Минос может воплотить и учинить какую-нибудь жестокую расправу – оружия хватит, но Лабиринт был пуст, а значит, и представление, устроенное отцом, пустое. Он показался мне вдруг, невзирая на собственную армию и боевые топоры, не более чем рассерженным ребенком, который вопит и топает ногами: любимую игрушку отобрали!

Мы вечно жили в страхе перед Миносом. И я все ждала, когда задрожу, когда подступающие слезы обожгут глаза, а возражения еще в горле рассыплются в прах. Но лишь передернулась от мрачного презрения. В конце концов он оказался самым обычным человеком.

Шарканье у дверей. И в зал ввалились, подобострастно кланяясь в надежде, что Минос не обрушит на них топор, запыхавшиеся стражники с донесениями. Этих людей я в тот миг презирала тоже, хоть принесенные ими вести слушала с жадностью.

– Башня Дедала, государь, – выпалил первый. – Мы обыскали ее, как ты велел.

– И что? – рявкнул Минос.