Ариадна

В глубине гробницы зашевелилась Пасифая, стала подниматься. Учтиво поклонившись мне, Радамант поковылял прочь. А я ждала, пока занемевшие ноги матери приведут ее ко мне. Пасифая приблизилась к выходу и, хотя лицо было измазано ее собственной кровью, волосы растрепаны, а платье порвано, не отвела поспешно глаза, встретившись со мной взглядом.

Я обняла мать одной рукой и повела к дому.

Может, Минос и пойдет со своим флотом на Афины, но я, по правде говоря, думала, что он побоится. Тесей так легко его победил, взломав двери Лабиринта и раздробив череп устрашающего Минотавра, будто яичную скорлупу на песке. Еще и войну проиграть вдобавок ко всему Минос вряд ли рискнет. Но он был снедаем жаждой мести, алкал расправы над врагами. Потому и отправился тем утром пусть не в Афины, но на поиски Дедала. Чтобы убить его или пленить – отец, наверное, и сам не знал.

Но как преследовать искуснейшего, изобретательнейшего из живущих, с чего хотя бы начать? Отец ведь неглуп и наверняка догадался, что у Дедала не будет недостатка в могущественных союзниках, готовых ревностно его оберегать в обмен даже на малую толику его познаний и мастерства. Минос не ринулся яростно напролом, прекрасно понял: грубой силой такого, как Дедал, не взять. Поэтому, к нашему общему недоверчивому изумлению, все возраставшему, уже через несколько дней послал своих воинов на грозном корабле обратно. И, переодевшись, чтобы его не узнали, отправился на поиски один – побрел пешком по городам. Когда воины вернулись без него и рассказали нам об этом, я подумала, что отец, похоже, совсем спятил.

Последующие дни были исполнены тревог. Никаких вестей от Миноса или Ариадны, никаких признаков посланного за Девкалионом корабля. Прекрасно зная, как строптивая критская знать и прежде относилась к нам, я чувствовала, что наша с Пасифаей судьба висит на волоске. Радамант, конечно, пользовался большим уважением при дворе, но все же был лишь стариком, стоявшим между жадными до власти молодыми мужчинами и так соблазнительно пустовавшим троном. С нарастающим беспокойством я высматривала корабли на горизонте. Я надеялась, что брат, в пору нашего расставания пересекавший шероховатую грань между мальчиком и мужчиной, научился у дяди управлять городом, и, увидев наконец в заливе знакомые алые паруса, вздохнула с глубочайшим облегчением.

Бросилась на пристань – удерживать меня во имя приличий было уже некому. Я протискивалась сквозь толпу – купцы и торговцы сновали вокруг, перекрикивались в шуме волн и ветра, полоскавшего огромные паруса множества скопившихся у причалов кораблей. Я расталкивала всех локтями, не обращая внимания на возмущенное ворчание и возгласы, а сама не сводила глаз с человека, спускавшегося с трапа нашего царского корабля, – такого внушительного и могучего по сравнению с остальными, что он казался символом богатства и власти, столь упоительных для Миноса.

С тех пор как мы виделись в последний раз, он стал выше, гораздо выше ростом, а улыбался все так же. Мой добродушный, ласковый Девкалион вернулся. И не успел ступить на пристань, как я с восторгом бросилась ему на шею – брат даже покачнулся слегка.

И рассмеялся.

– Федра!

– Как же хорошо, как хорошо, что ты вернулся! – только и пробормотала я, уткнувшись ему в грудь.

И почувствовала спиной тепло его прижавшейся ладони.

– Прости, что задержался. В Афины заходил по пути домой.

Я замерла, потом отпрянула.

– В Афины? Ты видел… видел Ариадну?

Едва решилась спросить, слова сходили с языка боязливо – сама себя не узнавала.

Девкалион помрачнел.

– Об Ариадне кое-что знаю. Во дворце расскажу, не здесь.

Он указал кивком на толчею, на воинов, стоявших по бокам, – брат мой уже привлекал любопытные, вопросительные взгляды. А потом толпа все поняла, встрепенулась, головы склонились, и громкая болтовня умолкла.

Каково это, хотелось спросить, – внушать такое почтение людям, которые столько лет тебя не видели, да и не знали о тебе ничего, кроме того, что ты царский сын, а не дочь. Но я спешила разузнать о сестре, к тому же испытывала большое облегчение, видя, что критяне не бунтуют, по крайней мере открыто, поэтому пошла рядом с ним, а стражники, обступив нас полукругом, гордо шествовали рядом.

– Что мать? – тихо спросил Девкалион по дороге. – Как она?

– Крепчает день ото дня, – ответила я, поразмыслив.

Может, прав был Радамант, когда там, у гробницы, взглянув на Пасифаю, заключил, что над останками Минотавра мать оплакивала все то, что с ней сотворили.

– Кажется, она понемногу обретает покой.

Чему, конечно, немало способствовало отсутствие Миноса, душителя и деспота. От него ни в одном закоулке дворца нельзя было скрыться, а теперь Пасифая наконец задышала свободнее.

Девкалион кивнул.

– Хорошо.