Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Легкий стук. Покачивание пола. Посадочные механизмы защелкнулись на носу дирижабля. Одетые в коричневые рясы монахи засуетились на монастырском дворе, принимая концы тросов. Наконец дирижабль замер и с шипением пара отдал трап прямо на верхнюю площадку колокольни. Люди принялись спускаться вниз. Прошли Толстобрюков и Грозов, миновали нас все остальные пассажиры. Я медлил, глядя то на узкий решетчатый трап, тянущийся к колокольне, то на крохотные фигурки людей внизу.

Наконец, ежась от шквальных порывов ветра, стараясь не смотреть вниз, я, хватаясь за перила, медленно, шаг за шагом преодолевал ступени. В душе родился липкий, неприятный страх. Будто снова вернулся на фабрику Кошкина. Я прошел половину пути до колокольни, когда голова стала кружиться. В мозгу быстро и резко нарастал скрежет рушащегося металла и огненный вой.

Железная рука аккуратно взяла меня под локоть. Рядом появилась Ариадна. Она шла абсолютно уверенно. Не держась за перила, как подобает совершенному механизму, но слегка выставив в их сторону левую руку, как подобает машине за сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей. Облегченно переведя дух, я спустился по трапу в компании своей спутницы и быстро, стараясь не смотреть в окна, пошел по уводящим нас вниз ступеням колокольни.

Во дворе царила деловитая суета. Монахи катили к пристроенному к колокольне подъемнику тачки с углем; дюжие послушники, распаренные от работы, качали ручные насосы, подающие котлам дирижабля воду; чинно и благородно мимо них следовали меходиаконы, направляющиеся проверять приборы небесной машины перед обратным путем. В общем, шел обычный день в обычном провинциальном монастыре. Единственное, что отличало монастырь световеров – огромное число прожекторов на зданиях да соседство в его стенах монахов вместе с монахинями.

С нашим прибытием работы приостановились, двор затих. На Ариадну пялились все. И встречающие прилетевших горожане, и монахи, забывшие обо всем и смотревшие на невиданный ранее механизм.

– Кажется, местным жителям немного непривычно меня видеть? – Ариадна покосилась на стоящих с открытыми ртами детей, монахов, истово крестящихся при виде ее горящих синим огнем глаз, и шипящих белых монастырских котов, дугой выгибающих спины.

– Ну, зато впечатление ты на них точно произвела.

Мы уже прошли половину пути до выхода, когда что-то изменилось. Где-то стукнула дверь, и бурно переговаривающаяся толпа вдруг замолкла. Вся. Сразу. Будто в монастырский двор рухнул стальной занавес, мгновенно отсекающий нас от людей. В тишине раздался стук железа по промерзшей земле. Людское море заволновалось, колыхнулось и стремительно раздалось с пути идущего к нам человека.

Он был еще крепок, хотя старость уже брала свое. Высокий, одетый в коричневую домотканую рясу. Все, что могло отличить его от простого монаха – лишь полуистершийся, вырезанный из горного хрусталя образ, висящий на груди, да утыканный гвоздями посох.

Перед нами стоял Всесветлейший Владыко Лазуриил, Архипастырь, Светископ Оболоцкий.

– Похож на отца. Как похож. – Лазуриил покачал головой. – Те же черты, что у Порфирия.

В его светло-голубых, строгих и умных глазах я увидел и радость, и глубокую, очень глубокую грусть.

– Владыко. – Я склонил голову перед ним в знак уважения.

Лицо старца, однако, вдруг посуровело.

– Златой кумир тебе Владыко, Остроумов. Ох, что же с тобой Петрополис сделал, окаянный Город-зверь. Ох, сын такого человека! Который за дело божье на величайшую муку пошел! И ты! Ты! Я ж тебя помню, каким ты был. Пять годков тебе было, когда я в Небесном граде Архангельске гостил, у отца твоего. И какой ты тогда был. Не помнишь? Конечно, не помнишь. Ты мне в тот вечер молитвы на память читал: и «Отче наш», и «Ефрема Сирина». Стоял в рубашонке белой, взглядом чистый, а от души твоей в комнате светло-светло было. А сейчас что с тобой стало? Что Петрополис, Содом новый, над душой твоей сделал? Ишь осаночка щеголя, поклонов земных не знающая, ишь тросточка какая витая, серебряная, ишь ужимки какие дворянские! Серой и дымом напитан ты до самых кончиков волос, отсюда чую, шинель искрами прожжена! Ну ты посмотри: уже и на левую ногу хромаешь, что Сатанаил, князь тьмы. Эх! Сын такого человека! Порфирия Остроумова! Великомученика, в бастионе крепости Петропавловской замурованного!

В глазах старика плескалась бесконечная боль. И я с ужасом понял, что вся эта боль была за меня.

– Ну, ничего, Виктор, я все же сам Владыко Лазуриил. Уж кто-кто, а я смогу спасти твою беспутную душу. Хотя бы ради твоего отца!

Я посмотрел на Архипастыря световеров и тяжко вздохнул. Только этого еще и не хватало. Не спеша отдавать чемоданы подошедшим монахам, я принялся экстренно придумывать поводы поселиться в городе.

– Владыко, мы, наверное, вас все же стесним и лучше расположимся в гостинице. Сами видите, со мной механизм... Очень дьявольско-парового толка, сделанный в грешном городе Петрополисе весьма грешными инженерами, в общем – как бы вам стены монастыря не осквернить столичным дымом.