Ариадна Стим. Механический гений сыска.

– Ну, сравнил чудеса и вериги железные, которыми я плоть смиряю. Ну в самом деле. Нет, раньше чудеса настоящие были. Без фальши. И люди видели их. И люди внимали мне. И слушали они писание и жили по нему, и не было места в городе для обид и распрей. Но год идет за годом. Посмотри на горизонт. Видишь, дымный он? А когда я молод был, таким светлым казался. А что теперь стало? Петрополис... Пятно тьмы в Светлом Царстве. Подступает к нам Город-зверь. Дьябол в златых одеждах сидит на плечах жителей его, алчность фундамент ему, жадность – стены его, а гордыня венчает ему золотые крыши. Нет на его дымных улицах живых людей. Только мертвецы ходят с бьющимися сердцами, заражая ядом разложения тех, кто прибывает в столицу. Смиренные рабы Господа, попадая туда, забывают о небе. Зверь-город развращает всякого, кто селится в нем, обрекает на падение в ад после смерти.

– Даже меня? – чуть ухмыльнувшись, уточнил я у Лазуриила.

– А ты что, особенный какой-то? Или на мундир свой надеешься? Умрешь ты, Виктор, ляжешь во гроб. Отпоют тебя, отдымят и отправят в очистительный огонь крематория. Пламя взовьется, плоть твоя грешная, мундир государев, все отгорит, черным дымом станет, и только душа твоя лучом светлым вознесется в лазурь зенитную. Увидишь ты все семь небес, светом кипящих. Увидишь Господа, Кузьму Лучеуста, и Фотоноила Пророка, и праведников мириады у ног их. И мать свою ты среди них увидишь и расплачешься, и ринешься к ним, и улыбку увидишь на лице Господнем, да только грустной она будет. А потом на мгновение исчезнет свет: то мелькнет лапа черная и схватит тебя Кот-Катафот, пробьет когтями стальными, да и низвергнет в ад. А знаешь, какой он, ад? Я там был, когда души выводил оттуда грешные... Ад черен, Виктор, абсолютная тьма в нем, и ни крупицы света, ни волны его, ни корпускулы ты там не найдешь.

Закричишь ты, да поздно. Черти чугунные каждый с грехи твои размером окружат тебя, утянут в глубь глубокую, и навсегда ты там останешься, на черные ножи насаженный. И все, что с тобой будет, – это только боль. Не простая боль. Боль, к которой привыкнуть нельзя. Боль, медленно-медленно, за годом в столетие нарастающая. Боль чудовищная. Выть ты будешь, орать, а не услышит никто, а не поможет ничто. А боль только сильнее будет становиться. И корчась от нее, знать ты будешь, что сейчас больно, а через время еще в сто раз больнее тебе сделается, а потом в тысячу. И ничего ты не сделаешь, только кричать будешь и корчиться. И страшнее боли только одно будет: помнить про тот райский свет, что когда-то мельком ты увидел. В раз первый и раз последний.

Владыко схватил меня, прижал к себе. Он плакал. От боли за то, что будет со мной.

– Виктор, я же старый, я умру скоро... – тихо прошептал он. – Успею ли тебя на верный путь наставить? Или умрешь ты во грехе?

Он отстранил меня и посмотрел на Оболоцк.

– Тебя, надеюсь, успею. Но они, Виктор? Они? Кто паству мою защитит, как я умру? Что им делать, когда под их двери Город-зверь придет?

Часть третья. Темное царство. Глава 9

11001

Утро прошло в хлопотах. Ариадна изучала книги и документы из архивов, а я направился в госпиталь, пытаясь найти новые зацепки, касающиеся смерти Луччевской. Однако, увы, ничего не вышло, зато обед я провел в обществе Маши, отправившись с ней в прекрасный трактир, расположенный прямо в городской цитадели.

Маша, конечно, постилась, потому я заказал нам жареных грибов с картошкой, яблочный салат с орехами и черный шоколад с кофе. Потекла беседа. Я узнавал о ее жизни в Оболоцке, Маша, сперва робко, а затем все смелее расспрашивала меня о Петрополисе.

На эту тему я мог говорить часами. Я рассказывал ей о Верхнем городе и Рафаиловом саде, о Летнем дворце и Золотом селе, об огромном механическом всаднике из меди, вставшем на дыбы напротив окон Промышленного совета, и о Павловской колонне, отлитой из тысячи альбионских пушек, что были захвачены во Втором Индийском походе государя.

– Знаете, все это звучит, как какая-то сказка, – наконец сказала зачарованная моими речами Маша.

– А вы переезжайте к нам. И все увидите сами.

Девушка невесело усмехнулась и покачала головой.

– Иногда, хоть это и грешно, я представляю, как оказываюсь в Петрополисе. Но… У каждого из нас свой путь.

– И какой путь у вас, Маша?

Глаза девушки неожиданно сверкнули.

– Виктор, я грешна. Я пала низко, но никакой грех не освободит меня от необходимости служить нашему Светлому Господу. Такова моя доля.

– И кто вам об этом сказал?

Девушка недоуменно посмотрела на меня.

– А разве может разумный человек жить по-другому? Ведь иначе в душе навсегда погаснет Господний свет.

Я даже немного обиделся.

– Значит, по вашей логике, в моей душе он погас?

Девушка пожала своими худыми плечами.

– Конечно, Виктор, ну что за вопросы? Погас, и давно. – Маша ответила даже не раздумывая, но вдруг сбилась, – Но… Зато в вашей душе осталось тепло от этого света. Я его чувствую. А в светлых душах моих сестер и братьев я вижу лишь холод.

Ее рука коснулась моей.