Ариэль

Я не хотел показаться заносчивым, но был не в настроении предаваться воспоминаниям. Моя немногословность Тойволу не огорчила. Он был уже комиссаром и повидал всякого.

— Этот курс был, конечно, тратой денег налогоплательщиков. Мы в нашем возрасте учимся уже на своих ошибках. Одну и ту же ошибку я больше трех раз не повторяю, — сказал Тойвола и тронул меня за рукав.

Я проследил взглядом за его рукой, хотя и сам уже понял, куда идти. За двадцать метров чувствовалась раздражающая ноздри вонь горелой резины, пластмассы и дыма.

Машина была в плачевном состоянии. Пожар уничтожил все настолько основательно, что остатков родной краски не было видно. Обрывки шин свисали с колесных дисков. Стекла полопались, и капот искорежило жаром. Вода, которой тушили автомобиль, пропитала землю, и вокруг образовалось болото, в машине виднелись остатки пожарной пены. Одетый в комбинезон и резиновые сапоги на толстой подошве техник-криминалист ковырялся в багажнике.

Мы остановились у останков машины.

— Мужчина, по-видимому, был жив, когда автомобиль загорелся или его подожгли, — пояснил Тойвола.

Обгорелый труп съежился за рулевым колесом, как будто просто заснул во время езды. Я осмотрел лицо, там уже нечего было опознавать. Потрескавшаяся от жара кожа напоминала сгоревшую в костре сосиску. От автомобиля исходило тепло.

Я с неприязнью смотрел на труп, нарушивший мое четкое умопостроение. Я все время исходил из того, что арендованный «ситроен» найдется неподалеку от Линнунлаулу, то есть от того места, где его оставил погибший. У меня не было никаких объяснений, какого черта автомобиль делал почти в сорока километрах от Хельсинки среди леса и что это за обгоревший тип за рулем. Скорее всего, он тоже имел отношение к событиям в Линнунлаулу, а это означало, что трупов было в общей сложности уже пять — многовато даже для такого большого города, как Хельсинки.

— Можно увозить тело? — спросил криминалист. — Оно мешает осматривать автомобиль.

Я посмотрел на Тойволу.

— У меня нет возражений, — сказал он.

Я разрешил.

Неподатливое тело с трудом вытащили из пространства между рулем и сиденьем и положили в транспортировочный пластиковый мешок. Покойник лежал со скрюченными руками и ногами, как будто тянулся к чему-то, до чего ему уже никогда не добраться. Двое бойких парней с труповозки легко закинули мешок на носилки и унесли тело. Я успел подумать, что какому-то невезучему судмедэксперту достанется на редкость грязная работа.

Тойвола указал на изогнувшийся каркас сиденья:

— Специалист из пожарной охраны осмотрел автомобиль. Похоже, под сиденьем или в непосредственной близости от него находилось взрывное устройство зажигательного типа с относительно слабым взрывателем. Взрыв был не очень сильным, но водитель потерял сознание, а огонь довершил дело. Он погиб практически сразу. Что думаешь?

— А ты?

— Может быть, задача была сжечь автомобиль, чтобы замести следы, но устройство сработало слишком рано.

Мне показалось, что от недосыпа мой мозг сделался неповоротливым. От усталости я всегда не в духе и не скрываю этого даже от себя самого. Тойвола со своей стороны всячески помогал, поэтому я постарался справиться со своим дурным настроением несмотря на то, что игравшая со мной во сне в пинг-понг девушка из израильской армии была действительно красива и готова на большее, чем просто перебрасываться мячиком.

По дороге на место происшествия я думал о ней. Я не сомневался, что она была неким запоздалым отражением моей поездки в Израиль, со времени которой прошло уже более десяти лет. Я находился у Стены Плача, когда к ней подошла целая армия вооруженных винтовками солдат. Среди них было две женщины, одна — возможно, самая красивая из всех, кого я видел в жизни. Убежден, что именно она послужила прообразом для Песни песней Соломона.

С тех пор минуло больше десяти лет, и, вероятно, эта бывшая лилия теперь — раздавшаяся во всех направлениях матрона в каком-нибудь скучном пригороде Иерусалима. Когда сытно пообедавший инженер по водопроводу и канализации возвращается к шабату домой, его ждут брюзгливая жена и трое откормленных детей в кипах.

Возможно, я просто завидую. Я — еврей-гетеросексуал, которого втайне подозревают в гомосексуальных наклонностях или в какой-то другой ущербности, как и всех одиноких мужчин сорока лет. Для еврея словосочетание «сорокалетний холостяк» еще страшнее — во всяком случае, с точки зрения родственников. Согласно Талмуду, изучение Торы — единственная уважительная причина отложить брак.

Больше десяти лет назад я почти три года жил в гражданском браке, и мы с моей подругой уже собирались пожениться официально. Из этого ничего не вышло, поскольку она считала еврейские традиции слишком жесткими. Через несколько лет она вышла замуж за курда, иммигрировавшего из Ирака, и приняла ислам.

— Есть какая-то информация о погибшем? — спросил я.

— Нет, по крайней мере, личность пока не установлена.

Я обошел вокруг автомобиля и остановился позади него.