Арифметика войны

С одежды Шанцева натекала вода. За автомобилем вился пыльный хвост. «Слишком узко», – бормотнул Шанцев, наклоняясь к Арефьеву. И тут же старинное ружье, зажатое между колен одним афганцем, с силой дернулось снизу вверх и угодило внушительным дулом в верхние зубы и губу Шанцева, к тарахтенью мотора примешался явственный хруст, Шанцев отбросил назад голову, замотал ею, разбрызгивая черные капли, с мычанием сплевывая. Сидевшие напротив смотрели на него некоторое время, потом начали озирать окрестности. Шанцев шмыгал носом, прикладывал рукав длиннополой чужой рубахи, и тот покрывался черными пятнами. Понемногу кровь остановилась.

А ведь у меня, кроме мозолей, ни царапины, думал Арефьев. Как будто я по своей воле. Нет. Но сейчас он чувствовал, что своей воли у него просто нет. Его влекла чужая воля, воля морока, и сопротивляться этому – по крайней мере пока – было бессмысленно.

Автомобиль ехал довольно быстро по смутным ночным дорогам, подпрыгивая на ухабах, зарываясь колесами в пыль, как в снег. Фары были выключены. И тем ярче переливались фары небесных путей.

Кроме звезд, ничто не светилось в степной ночи.

Где-то в стороне проплыли силуэты стен, башен, деревьев. Какой-то кишлак. Конечно, без света. Они ехали дальше. Вообще-то вертолеты иногда летали и ночью. Но как вертолетчики смогут засечь автомобиль среди этих пустошей? Да еще и неизвестно, чем это кончится. Вот если их засекут.

Ночь развалилась переспевшим гранатом, словно и в небо ткнули старой тяжелой берданкой, забранной почти по мушку гладким столетним деревом. Привыкнуть к этому было трудно.

Разумеется, сон не мог продолжаться столь долго. И быть таким подробным и пахучим.

Но смущало одно обстоятельство: в голове снова скрежетала и пульсировала упорная мелодия, слышанная им когда-то давно, в прошлой невероятной беспечной жизни. И ему начинало казаться, что, как только он избавится от навязчивого звучания, все прекратится.

В конце концов он даже вспомнил, как эта вещь называется:Interstellar Overdrive^[10]. Будь он проклят.

“Interstellar Overdrive”, Сева Новгородцев, Би-би-си, дача, март, холодные руки, коленки.

Стоп.

Стоп!

Но что это могло изменить.

Уже никто и ничего не в силах был изменить, даже генерал Громов и главком ВВС… как его.

Автомобиль продолжал ломиться сквозь ночь, подпрыгивая на ухабах от воронок, сворачивал на развилках, скользил возле подножий гор, мимо осыпей, плоских светлых скал, похожих на лики или узкие чистые ладони, мимо одиноких косматых деревьев, песчаных волн, белесых гребней, пробирался куда-то вглубь, дальше, на ту сторону мрака, откуда уже нет возврата, туда, где нельзя уже будет вспомнить не только эту какую-то глупую музыку и название группы, но и многое другое, многое другое. Например, имя той девочки, шоферской дочери, увлажненной и согретой рюмкой имбирной настойки и раскрывшейся наподобие жалкого мартовского цветка; и стволы сосен Красного Бора, Днепр; многое, многое еще напрочь забудет Рахматулла, да хранит его пророк и да приветствует Всевышний, уготовавший верным сады и источники благоуханнее сосновых боров и чище земных рек.

Даже имя того жилистого парня с наколками… Следы его затеряются в песках, так что узнавать о нем лучше по другим источникам. Ибо сказано: «И обратили Мы их в повествование и разорвали на клочки»^[11].

Шер-Дарваз, дом часовщика

«…я это ты…»

Али в битве. Руми

«Ли-Энфильд» дяди Каджира был рядом, это главное. Я вспомнил о нем не сразу. Точнее, помнить-то всегда помнил, просто не сразу сообразил…

Да, как забыть тот день, когда дядя выменял патроны на полмешка изюма у повинда, кочевавших по своему обыкновению осенью из глубинных районов страны на зимние пастбища Пакистана со всем своим скарбом, курами и детьми, погруженными на верблюдов, стройно вышагивавших в жуткой пыли, и мы отправились на Голубиные колодцы. То есть не сразу, а позже.

Я думал, что мы тут же и пойдем на Голубиные колодцы – когда-то вырытые родственниками Шамса и заброшенные из-за того, что из них ушла вода. Но дядя не спешил. Он пришел за мной только в следующую пятницу сразу после намаза. Отец заворчал было, но дядя возражал так: если мальчик уже обязан носить чалму и молиться не меньше пяти раз на дню, а к тому же должен уже и поститься, как взрослый, то почему бы ему не научиться и этому делу мужчины – стрельбе из винтовки? Даже если он не станет генералом или хотя бы королевским гвардейцем, как родственник Заргуншаха, ему это пригодится. Это еще никому не мешало. Взять, например, меня. Я никогда не забуду, как мы отбивались от наседающего врага в горах Спингара… Отец поспешил дать согласие, лишь бы не слушать в очередной раз рассказ об этом столкновении, происходившем то в горах Спингара, то в Ургуне, то в горах Шинкай, когда дядя водил караваны.