Арифметика войны

…Отсюда, из этой прохлады, не хотелось подниматься в вечернюю жару и гарь. Но делать нечего, он снова вышел наверх, к тутовому дереву, – как будто попал в незнакомую страну или очутился где-то на луне с острозубыми силуэтами скал, обгорелых, безжизненных, вонючих. Он огляделся. Вот здесь, справа от грота, стоял дом дуканщика Акбара, еще дальше дом старосты: и вот груды битых кирпичей, пыль – когда задувает послеполуденный ветер, кажется, что руины начинают снова гореть и дымиться.

В доме старосты жила Умедвара после свадьбы. Она не для него сплела волосы в одну косу и убрала челку со лба.

…Раздался глухой удар, Джанад ощутил дрожь земли, оглянулся. Это где-то на Верхней улице. Может, стена рухнула.

Странно, но к руинам он привык быстрее, чем к домам, не тронутым железными кулаками, хотя и их посекло свинцом: все стены как в оспинах. Эти безмолвные абсолютно пустые дома с воротами и галереями, с удобными для вечернего возлежания крышами, с цветочными горшками на галереях – как дом учителя – были похожи на незахороненные трупы; они заставляли его оглядываться, всматриваться в темные окна.

В садах ветви гнулись от гроздьев созревших абрикосов, винограда и яблок. По арыкам струилась вода. В полях зеленели картофельные кусты, колосилась пшеница, стеной стояла кукуруза.

Джанаду вспомнился рассказ дяди Каджира о том, как однажды они вдвоем с Кокуджаном в Бадахшане набрели на брошенный кишлак – это случилось после того, как их ограбили пограничники на Амударье, где они мыли золото простым способом: на железную сетку бросали речной песок и та задерживала камешки, а все остальное просыпалось на черную овчину, и золотые крупинки были хорошо заметны; и голодным несчастным путникам попался этот кишлак, и сады там тоже грузнели, – друзья решили пойти попросить чего-нибудь поесть, но вдруг увидели груду камней на дороге и надпись на плоском могильном камне. Хорошо, что Змарак Кокуджан умел читать, там было нацарапано одно слово: ОСПА. От черной оспы обезлюдел кишлак. С дороги им были видны розовые бока яблок и золотистые щеки персиков за дувалами, увесистые желтоватые гроздья переспевшего винограда; но они не могли сделать и шага, все стояли и пялились на кучку камней, белых, как черепушки… Это было похоже на мираж, говорил дядя, на сон; у нас текли слюнки и бурчали животы. Протяни руку – будешь сыт. И дядя Каджир хотел уже пойти, ведь неспроста в Мазари-Шарифе в мечети Али открылся его замок! Но Кокуджан вцепился в него, как одержимый. Лучше умрем от голода, сказал он, это не так страшно. Ну, дяде так не казалось, голод терзал его брюхо, как Шайтан. Он рассказал Змараку про замок. Но Змарак не поверил ему. Или замку: глупое гадание, найти в связке замков тот, что открывается. И мы прошли мимо, восклицал дядя, горе нам!.. Какое же горе, возражал отец Джанада, вы остались живы.

Мир плоскогорья был мне понятен. И он не казался мне скучным или нищим. И когда после окончания сельской школы на семейном совете – в нем принял участие и дядя Каджир – решено было отправить меня учиться в Кабул, я, честно говоря, растерялся.

…Ты не хочешь отсюда уезжать?! Вскричал Шамс, и у него даже уши загорелись от негодования. Он сразу же предложил обмен: я ему – билет в Кабул, а он мне – ворот, лопату и все кяризы, какие только есть в этой степи!

Шамс превращался в настоящего колодезного халифу и спускался в сырую ночь подземелий, бродил в ледяной воде, орудовал кайлом и лопатой, выбирал грунт, вращая ворот с кожаным ведром, каждую минуту рискуя быть заживо погребенным под обвалом, как его дед, или столкнуться с его тенью, что еще хуже. В этих кяризах чего только нет, говорил Шамс. Разбитые кувшины, чьи-то кости, змеиные шкурки, гильзы. И того и гляди столкнешься с самим дэвом.

Шамс набивал себе шишек в тесных ходах, проливал масло, ронял веревку. А однажды упустил ведро – новое кожаное, оно унеслось, как будто кто-то вырвал его из рук! Отец влепил ему затрещину, заругался: что у тебя на уме, паршивый суслик?! Может, ты не парень? Может, тебе лучше сидеть дома с девочками и плести ковры? Он поднялся наверх, а Шамса оставил в кяризе. Но искать ведро было бессмысленно – попробуй догони! Оно уплыло уже вБагдад! Шамс смотрел вверх на черное бревно ворота, пробитого сверкающими иглами неба, прислушивался к подземной речке – и ему мерещились вздохи и шепоты, шаги и кашель. Он вспомнил, что кяризы называют минаретами наизнанку, и ему захотелось взвыть муэдзином, вывернуться наизнанку в крике. Но он лишь тихо призвал на помощь Хидра.