Ария Маргариты

Кому-то в тысячу раз хуже, Но ведь зачем-то он живет!

Второго куплета для этого гастрольно-похмельного произведения не случилось, уж больно исчерпывающим оказался первый. А случилась как раз та самая стрела.

Собственно адаптация пелевинских произведений музыкантами – фишка отнюдь не новая, оригинатьным сей поступок назвать трудно. Александр Ф. Скляр и группа ВА-БАНКЪ выпустили целый цикл, основанный на его текстах, а кто-то из «продвинутых» журналистов (лично я называю их «задвинутыми») сравнил «ва-банковскую» продукцию с берроузовским «Black Rider»-OM. Берроуз – культовый человек Америки и нашего мира, весь пропитанный наркотиками, но не утративший от этого остроты восприятия реальности, писатель, философ, мелодекламатор, доживший до глубокой старости, похоронивший своего сына, принявшего слишком большую дозу. Именно Берроузу приписывается авторство термина «heavy metal» – этому худющему старику с пронзительным всезнающим взглядом. «Ва-банковский» альбом ничего общего с берроузовским не имеет.

Книготорговец, пытавшийся дорого мне продать пелевинское «Поколение П», патетически провозглашал, брызгая слюной: – Мадам, да это же Булгаков сегодняшнего дня!

— Да какой же Булгаков, помилуйте! – пыталась отбиться я.

— Булгаков! Наичистейшей воды Булгаков! Какой слог! Какой язык! Какая мистика!

Пожалуй, в «Поколении…» мне понравился фрагмент с Че Геварой и «разговорной» дощечкой, не более того. Вспомнилась истерия, поднятая в свое время вокруг романа «Альтист Данилов», его автора Орлова тоже сравнивали с автором «Мастера и Маргариты», дамы визжали и вырывали друг у друга из рук затертые номера толстого литературного журнала (кажется, «Нового мира»), где частями печатался бестселлер.

Но!.. Булгакову – булгаково, Пелевину – пелевиново, а Орлову — орлово. Каждой стреле — свою лягушку, а каждой лягушке — свое болото.

И второй куплет «Стрелы» менялся если не со скоростью локомотива, то со скоростью хорошо упитанной летней мухи, напившейся легкого церковного вина.

Вагонов поезда тебе не сосчитать, В тех, что к Востоку, там — грязнее (пьянее), Кто Богу душу от тоски решил отдать, Того – в окно, и побыстрее…

или

Никто не помнит, чтобы поезд тормозил, Никто не прыгал в ночь глухую, Здесь верят — есть на свете лишь вагонный мир,

Где бьют, и любят, и воруют,

И этот мир в меня вонзился

Летящей огненной стрелой.

После проигрыша следовало торжественное заключение:

Все невозможное ты сделал — Ты спрыгнул с поезда живым!

Покойников в моем поезде можно было выбрасывать в окна и по другой причине:

Вагонов поезда тебе не сосчитать, Последний в небе затерялся, Умерших в окна здесь приказано бросать, Чтоб поезд с ритма не сбивался.

– Пушкина! Еше немного! — грохотал в трубке голос неугомонного Дуба. — Глобальнее, мать, глобальнее! Мысли!

«Остается самое сложное в жизни. Ехать в поезде и не быть его пассажиром, — сказал Хан» (если у вас в руках «Желтая стрела», изданная «Вагриусом» в 1998 году, то смотрите стр. 19). Это фраза стоит целого состояния в швейцарском банке.

FLASHBACK (возможно, с художественным преувеличением)