Ария Маргариты

Когда-то собрание сочинений американского писателя Джека Лондона в виде толстых томов в темно-фиолетовой обложке украшало книжные полки во многих квартирах. В те дни считалось хорошим тоном обзавестись полным собранием сочинений Бальзака, Сервантеса, Мамина-Сибиряка, Мопассана, Диккенса, Паустовского, Голсуорси. Вожделенные книги получали не в обмен на сданную макулатуру, родители — или родители наших родителей — подписывались на эти фолианты, вовремя выкупали подписку и торжественно водружали на почетные места. И (что самое интересное) — читали… Вот в таком обязательном для приличной семьи комплекте в восьмом томе Джека Лондона, автора всемирно известного «Белого клыка», и узрел Терентьев поучительную историю. Смотрю на заветные тома — все на месте, восьмого нет… Ушел, исчез, испарился… Что это, очередной знак? «Коза», что ли, перевернутая?

Первоначально песня называлась «Жертвоприношение», ибо иначе как ритуальным убийством случившееся на борту «Френсис Спейта» не назовешь. Об этом написал в интернетовской «Гостевой» на «арийском» сайте один из поклонников группы. Кипелыч воспротивился такой трактовке — уж больно его достали все кивки в сторону религии. Но здесь мой приятель-вокалист оказался неправ. Теоретически сие есть своеобразное причастие в диких условиях, принесшее спасение команде. Но это может быть и жертва морю, взятка Нептуну Человеческая жизнь в обмен на спасительный ветер в парусах. Хотя на самом деле песня совсем о другом…

Один из первоначальных вариантов:

Штиль — ветер молчит,
Молчит, затаясь, глубина.
Штиль — нет ни капли воды,
Хотя за бортом океан.
Между всех времен,
Без имен и лиц,
Мы уже не ждем,
Что проснется бриз.
Штиль — сходим с ума,
Жара пахнет черной смолой,
Смерть одного лишь нужна,
И мы, мы вернемся домой!
И моряк-бунтарь
Жертвой выбран был,
Пальцем тронул сталь,
И сам вены вскрыл…
Море ждет — жертву приносим морю,
А взамен море нам дарит жизнь,
Только жизнь здесь так немного стоит,
Море ждет…
Так что, держись!
Да, мы остались в живых,
Та кровь нас от смерти спасла,
Но что, что мы скажем святым,
Спустив шлюпки на небеса?!
Что в последний миг
Он открыл глаза,
Крикнул нам из тьмы:
«Впереди земля!»

Минус этого варианта. Драматический накал текста слабоват. Припев — неяркий, не хватает глубины мысли и образности. В целом — довольно холодный плоский камень. Хотя Кипелычу и мне очень нравились строчки «Что, что мы скажем святым, спустив шлюпки на небеса?».

Плюс этого варианта. По «рыбе», предложенной Дубом вначале, песня заканчивалась речитативом, который Виталик читал впечатляюще замогильным голосом, с чувством и расстановкой. Что-то вроде «and then was born the seventh son of the seventh son». С точки зрения законов драматургии, такой финал истории был бы хорош и уместен. За совершением злодеяния должно последовать наказание, а в конце истории должна стоять жирная, впечатляющая воображение, точка. Без такого речитатива никакого наказания не получалось — метраж полотна не позволял отнести его к категории эпических.

1-й вариант речитатива

В порту сказали, что чуму
Мы в темных трюмах привезли,
Корабль предан был огню,
Все мы по свету разбрелись.

А наш безумный капитан

Стремился к морю поутру,
Чтобы соленая вода
Смывала кровь с дрожащих рук.

2-й вариант речитатива:

В порту нам сказали,
Что мы прокляты морем,
Ночью кто-то поджег корабль.
Удалось спастись всем…
Кроме капитана.

Дубинин почитал-почитал, подумал — подумал и решил вообще убрать речитатив. Жаль…

Жизнь — смерть. Смерть — жизнь… Законы «тяжелого» жанра заставляют то и дело обращаться к этой паре слов. Точно так же, как и к сочетанию «адского» и «райского»,

«Жил-был на свете Мексиканец», — начинаю я опять отклоняться в незапланированную сторону, и представляю, как бритоголовые братки при слове «Мексиканец» скребут когтями по груди, обтянутой черной майкой с броской надписью «White Power» — «Власть Белым», — и грозятся «замочить вонючего латиноса»…